– А где Рулькин Мюююж? – спрашивала она. – Пошёл в Мулен Руж!
И хохотала, совершенно не заботясь, понимают ли случайные собеседники, о чём она ведёт речь и какое отношение свиной окорок имеет к французскому кабаре.
Домашняя жизнь Александры Слитной больше всего напоминала бесконечный сериал под названием «Мечты о Франции». Дома Юлия Алексеевна и Виктор Владимирович периодически обращались друг к другу на вы, а вместо имён тоже использовали прозвища. Разумеется, другие, не рабочие.
– Мадам Жюли, – говорил Виктор, – не соблаговолите ли вы передать мне масло?
– О, monViсtor! – восклицала Юлия, ставя ударение в имени мужа на второй слог. – С неизменным удовольствием!
Александру оба называли «наша маленькая Саша́». Она не возражала, хотя ей порой надоедала эта заезженная бездарная пьеса. Она мечтала, что однажды накопит денег и отправит родителей на экскурсию в Париж, но мама всплёскивала руками, пугалась и возражала полуобморочным шёпотом:
– Что ты, Саша́, а вдруг настоящий Париж окажется не так хорош, как я его себе представляю?
Расстраивало Сашу порой и то, что если в мысли матери нередко примешивалась французская литература, то в кровь отца, увы, всё чаще – французский коньяк. По выходным у семейной пары Слитных в руках был, если так можно выразиться, двухтомник, только в одном случае имя автора содержалось на обложке, а во втором – на этикетке. К сожалению, этикетка эта уже давно покрывала звучным именем какого-то байстрюка: иными словами, вместо французского алкоголя бутылка содержала коричневатую ароматную кондитерскую пропитку, покупаемую Виктором Владимировичем в пятилитровых канистрах.
Близился новый – 2021 – год. Меню планировалось неизменное: мясо по-французски, салат оливье с колбасой из отдела, где работала Юлия Алексеевна, икра, шампанское и коньяк. Покупался ещё «Камамбер» с белой плесенью. Но его никто никогда не ел.
– Новый год надо отмечать с шиком, – говорила Юлия Алексеевна, покупая в очередной раз коробочку с сыром, и только тихо вздыхала, выбрасывая продукт, так и не пришедшийся ко двору, а точнее, ко столу, да ещё и умудрившийся помимо благородной французской плесени покрыться местной – российской. Вероятно, шик заключался не в гастрономическом удовольствии от употребления сыра, а в барской возможности бросить его в помойку.