– Ты ешь давай, ешь, – нетерпеливо подгоняла бабушка, двигая тарелку поближе к пятилетнему Пашке. – А то придут, заберут тебя. Как пить дать заберут! Вот кто кашу мою не доедает, того сразу – бац! И утаскивают. И никогда ты назад дороги не найдешь. Ложечку за маму, ложечку за дедушку, царствие ему небесное…
Пашка серьезно смотрел на нее, рассеянно водя ложкой по остывшей овсянке.
– А они правда существуют? Ты видала?
– А то как же, – баба Соня утвердительно кивала, постукивая желтоватым ногтем по столешнице, и комично хмурила брови. – Существуют, да еще как! Слыхал, как в чулане-то ночью скребутся? Скребутся да тянут к нам свои лапищи, а пальцы у них дли-и-инные… Ух, какие длинные. Не видала я сама, но ты уж поверь, знаю-знаю! Ждут они, значится, чтобы ты слушаться перестал. Как перестанешь слушаться, туточки они. Тут как тут. Хоп – и сцапали.
– А ты сама в чулане ночью была? – Паша ерзал на стуле, на всякий случай набрав побольше каши в ложку.
– А все тебе расскажи, – добродушно усмехалась баба Соня и ласково трепала его макушку. – Жуй-жуй давай, кто не жует, тот варенья не получит. В чулан-то мы впотьмах разве ходим? Вот то-то же, не ходим. В чулан мы днем ходим, да с фонарем. Днем они, значит, спят, да и света яркого боятся, а к ночи как выйдут, как начнут скрести да топать…
Убаюкивающий ласковый тон бабушки превращал каждую историю в жутковатую волшебную сказку-прибаутку, но Пашку это не успокаивало. Он верил безоговорочно, безотчетно – ведь баба Соня живет на свете бесконечное количество лет. Почти вечность. Наверное, даже когда мир только появился, она уже была. Бабушка никогда не будет врать. И уж она-то должна точно знать…
– И спать ложись вовремя. А не то услышишь их, и все, пиши пропало. Исчез наш мальчик. Вот у Маньки, соседки моей, внучок был. Был да сплыл. А куда делся-то? А незнамо. Вот так-то.
Бабушка шутливо щелкала его по носу, угощала вареньем и, напевая что-то под нос, шла мыть посуду и готовиться ко сну, оставляя его наедине со страхами, которые Пашка и сам-то до конца не понимал.
Павел вздрогнул и выронил листы. Глупости, которыми его беззлобно, шутливо припугивала в детстве баба Соня, начинали раздражать. Взрослый человек он, в конце концов, или тот самый пятилетний пацан, прячущийся под одеялом от несуществующих монстров? Где-то глубоко внутри он понимал, что вернулся сюда не за детскими вещами, не попрощаться со старой бабушкиной квартирой, а для того чтобы наконец поставить точку в собственных смутных и необъяснимых страхах.