«Паша, Паша, пойдем играть, Паша. Поиграй с нами, Паша. Нам скучно без тебя. Пойдем играть. Будет весело, Паша, обещаем, будет весело…»
Звуки, которые наполняли дом, всегда успокаивали. Этот же свистящий шепот, похожий не то на тоненькие человеческие голоса, не то на звериный писк, заставлял вздрагивать от каждого шороха, не смыкать глаз до самого рассвета, замирать от ужаса под душным ватным одеялом и гнать прочь мысли о том, что вот сейчас, еще секунду, еще мгновение – и крошечные цепкие пальцы начнут стаскивать одеяло, щекотать за ноги… «Пойдем играть, Паша».
Так было не всегда. Гостил у бабушки Пашка часто, а Каменный Перебор любил всем сердцем с его вечной мерзлотой, стелящейся по дорожкам поземкой, компотом из брусники, который старики заботливо заготавливали каждый год, заполняя душную пыльную кладовку батареями пузатых стеклянных банок. Отправляя внука за очередной банкой, баба Соня беззлобно подшучивала:
– Только фонарь-то захвати с собой. Фонарь не забудь, слышь? А то глядишь, в темнотищу-то залезешь, и как схватят тебя за ноги, как утащат…
– Кто утащит, бабушка? – недоверчиво склонял голову восьмилетний Пашка. – Нет же там никого, только заготовки твои.
– А вот кому надо, тот и утащит. Есть тут, кому, есть, не сомневайся. Ты малец еще, а я-то много на своем веку повидала, в темноте да пылище живут они, там их дом родной… Да не боись ты, не боись! – заметив перепуганное лицо внука, она ободряюще улыбалась, цокая языком. – Пока я туточки, никто тебя не тронет…
Пашка регулярно наведывался в чулан, каждый угол которого знал как свои пять пальцев, но постоянно нет-нет, да оглядывался по сторонам, а тяжелую деревянную дверь на всякий случай подпирал кирпичом, чтобы не закрылась ненароком.
Шутила бабушка частенько. Так часто, что со временем зловещие существа, которые могли появиться из кладовки и утащить человеческое дитя в неизвестном направлении, стали практически частью их жизни. Пашка, впечатлительный и любящий фантазировать, побаивался, но всерьез бабушкины сказки не воспринимал. До тех пор, пока существа с ним не заговорили.
Павел Анатольевич еще раз обошел по кругу свою детскую спальню, остановился перед кособоким деревянным комодом, пахнущим клеем и лекарствами, и открыл верхний ящик. Там он когда-то хранил свои детские дневники, рисунки и записки, о которых уже почти забыл. Из серой картонной папки выпало несколько тетрадных листков, изрисованных химическим карандашом. На всех – грубо выписанные резкими штрихами силуэты с неестественно изгибающимися конечностями, непропорционально длинными и худыми. На одном из листков – лицо.