Меня отвели к миссис Вандерпэнт. Она оказалась местной матроной преклонных лет, почти совершенно прозрачной.
– Так вы поэт, мистер Снелл? Здесь вы найдете вдохновений. Я, пожалуй, могу претендовать на звание местной долгожительницы. Пережила три слияния и один капитальный ремонт – избавиться от меня им не удалось!
– Дорогая миссис Вандерпэнт, расскажите, как вы вышли на свет божий и вас едва не купили, приняв за картину Уистлера[8].
– Ну-у, это было еще до войны. Тогда я была поплотнее. Да, святая правда – приняли за картину, совсем уж покупать собрались, но у кассы вдруг спохватились – рамы-то нет. А когда за мной вернулись…
– …ее уже не было.
Их смех напоминал стрекот кузнечиков – вернее, привидений кузнечиков.
– А где Элла? Где мой бульон?
– Уже несет, миссис Вандерпэнт. Сейчас, минутку.
– Прямо наказание, а не девчонка! Знаете, мистер Онелл, кто она? Найденыш! Она не совсем нашего круга.
– В самом деле, миссис Вандерпэнт? Поразительно!
– Много лет, мистер Снелл, я жила тут совершенно одна. Когда в восьмидесятые годы наступили кошмарные времена, я решила укрыться здесь. Я была тогда молоденькой девушкой, и многие, спасибо им за доброту, даже называли меня красоткой, но мой несчастный папа обанкротился. В те дни для молоденькой девушки в Нью-Йорке «Брейсис» значил многое, поверьте, мистер Снелл. Мне казалось ужасной сама мысль, что приходить сюда наравне со всеми я больше не смогу. И я перебралась сюда навсегда. Я по-настоящему встревожилась, когда после кризиса тысяча девятьсот седьмого года тут начали появляться другие. Но скоро успокоилась, ибо это оказались милейшие люди! Судья, полковник, миссис Билби…
Я поклонился. Меня представляли.
– Миссис Билби пишет пьесы. Она из старого филадельфийского рода. Вам с нами будет очень уютно, мистер Снелл.
– Для меня это большая честь, миссис Вандерпэнт…
– Ну и, разумеется, вся наша милейшая молодежь пришла сюда в двадцать девятом. Их несчастные папы решили расстаться с жизнью, прыгнув вниз с крыш небоскребов.
Я вовсю раскланивался и присвистывал. На представление ушло немало времени. Кто бы мог подумать, что в «Брейсисе» живет так много народу?
– А вот наконец и Элла с моим бульоном.
Тут я заметил, что молодежь не так уж и молода, несмотря на их улыбки, вежливые ужимки, платьица инженю. А вот Элле еще не было и двадцати. Одетая во что-то поношенное, она тем не менее напоминала живой цветок на французском кладбище или русалку среди коралловых полипов.