Я попыталась представить, каково это жить с кем-то долгие годы, как это было у Коннера и Шани. Вместе принимать все решения, например, согласиться участвовать в расследовании на канале Discovery или придумать предлог, чтобы уйти с вечеринки по случаю рождения ребенка у коллеги. Пыталась представить, что я настолько уверена в этом единственном человеке, что хочу официально пообещать любить его вечно. Пыталась забыть, как мало на самом деле значит слово «навсегда», как мало оно значило для таких людей, как наши родители. Им, возможно, вообще не стоило вступать в брак.
Но Коннер пристально смотрел на меня, и все эмоции отражались у него на лице. Как получилось, что, будучи продуктом той же истории, что и я, он все же умудрился сохранить этот искренний оптимизм?
Я не понимала, но не собиралась становиться той, кто его разрушит.
– Думаю, мне было бы все равно, – ответила я. – Главное, чтобы я могла почувствовать, что этот человек действительно любит меня.
К концу дня мы с Коннером вытащили из гостиной практически все, за исключением моего письменного стола и нескольких коробок с вещами, которые мы сложили в углу. Мы поспорили только один раз – о том, стоит ли выносить гигантский телевизор на обочину дороги или нет. Коннер настаивал, что мы должны это сделать, потому что было бы расточительством выбрасывать его, когда он все еще прекрасно работает. Я заметила, что не собираюсь переносить эту чертову штуку дважды: один раз на обочину, а второй раз в мусорный контейнер, после того как она простоит там всю ночь и промокнет от росы. Коннер уверял, что кто-нибудь её заберет. Мы зашли внутрь на пять минут, чтобы попить воды, и, к моему сильному раздражению и одновременно облегчению, к тому времени, как мы вернулись, телевизора уже не было.
– Не волнуйся, – проговорил Коннер. – Если мы с Шани переедем, мы привезем телевизор.
– Этого не случится, – отрезала я.
Коннер остановился, чтобы взять с моего стола мемуары, написанные дочерью серийного убийцы. Я читала их вместе с «Хладнокровным убийством», что являлось настоящим издевательством. Потому что, во-первых, Капоте писал намного лучше, а во-вторых, следующая глава диссертации должна быть как раз о нем. Даже если бы я захотела включить в нее мемуары (в чем я сомневаюсь, разве что упомяну вскользь), доктор Нильссон ни за что бы мне не позволила. По ее мнению, в них очевидна «жажда сенсации» и они сродни «желтой прессе» – эти два словосочетания она произносила так, словно они эквивалентны свежему собачьему дерьму, оставленному на крыльце. Я могла обсудить культурное значение жанра тру-крайм в целом и привести несколько примеров, но позволь я себе больше – и какой-нибудь халтурщик