Спускаясь по улице, она ощущала, как раскалённый камень отдавал своё тепло, отчаянно борясь с настигающей ночной прохладой. Проходя мимо ветхих домов, зажатых между виллами зажиточных торговцев, она морщила нос от стекающих в канавы нечистот, стремясь уловить букет распустившихся ночных цветов, ниспадающих каскадами по каменной кладке потрескавшихся стен. Подобно тому, как бурная радость сменяется горем, как вслед за тяжёлыми жизненными испытаниями приходит веселье, так и она всякий раз приходила в изумление от этого противоречивого великолепия.
Наконец ноги привели её на самую занимательную из улиц Рима – Виа Ректа. То было место, наполненное сомнительным очарованием: из каждого окна слышались восклицания вперемешку с руганью и стенаниями, в каждом углу таилось видение, зазывающее к себе, словно в заманчивую сеть: не важно, будь то женщина или мужчина.
Ступив на землю, отравленную порочностью, Коньятти предрекала себе очередную ночь позора. Ибо для неё настала охотничья пора, рождённая превратностью незавидной судьбы. Девушка стыдливо сняла капюшон – более скрываться не имело смысла, так можно ненароком лишиться заработка – и направилась к своему «рабочему» месту: на угол дома, где располагалась дешёвая таверна. Устремив уверенный и непоколебимый взгляд в сторону пыльной улицы, Коньятти старательно завлекала одиноких путников, внутри себя сгорая от стыда.
Среди всех мимо проходящих, опьянённых дешёвым вином или вожделением, на неё наконец-то обратил внимание один мужчина, что ярко выделялся на фоне остальных: он был богато одет и больше походил на потерявшегося в римском лабиринте генуэзского дожа, нежели на любителя дешёвеньких утех. Но девушка без лишних слов уловила стремление незнакомца; оторвавшись от земли, её ножки, обутые в грязные дырявые туфельки, поспешно засеменили к цели.
– Монсеньор…[1] Желаете предаться наслаждению?
Кроткий голос растёкся густой сладостью; Коньятти старательно растягивала гласные в стремлении показаться увлечённой, про себя содрогаясь от отчаяния. Она была ещё очень молода, с красивым лицом, на кое ещё не пала тень болезней или жизненных тягот, с ровным цветом кожи без всяческих изъянов. Не зная, кем она является при жизни, любой бы начал воспевать её изящество и прелесть… За что же жизнь обошлась с ней так жестоко?