***
Владения моего покойного дядюшки когда-то впечатляли. Барон Те-Нэйл пусть и не отличался красотой, но мог похвастать внушительными угодьями и респектабельной усадьбой. Моя тетушка в молодости была невероятно красива, поэтому вдовый барон польстился на простолюдинку без единого флерри (мелкая монета во Фларии) за душой. Моя родственница родила супругу двух дочерей, да только девушки не унаследовали и крохи красоты своей матери. Обе были чрезвычайно непривлекательны, но до поры тетю это не волновало – она надеялась пристроить девочек благодаря увесистому кошельку барона, однако потом грянуло восстание. И если официально тот цветень, наступивший пятнадцать лет назад, зовут «золотым», то моя родственница именует его «кровавым», но только наедине с домочадцами и то, чаще шепотом. После того, как пламя революции перекинулось на провинции, дядюшку казнили, вернее вытащили на улицу и разорвали на куски. Кто-то сказал, что барон у себя в доме прячет золото, которым не хочет делиться с народом. Золото действительно было – испугавшись конфискации имущества, этер Те-Нэйл через десятые руки обналичил свои капиталы и конвертировал их в золотые слитки. А одиннадцатые руки, видать, почувствовали себя обделенными и заложили барона. Тетю Эдру спасло лишь то, что по происхождению она была незнатного рода. Ее девочек пощадили по той же причине. Хотя тетя, мне кажется, что-то недоговаривала. Замуж после этого она не вышла. На любых мужчин смотрела со смесью ужаса и ненависти. Я подозревала, что жизнь – свою и дочерей – она выторговала отнюдь не одними мольбами. Я же попала в семью уже после описанных событий. Моя мать умерла вскоре после того, как я появилась на свет. Заступники долго не посылали маме ребенка, и она уже отчаялась, но затем поехала в Храм Девяти Знамений (назван в честь знамений, пробудивших заступников), долго там молилась, а после смогла зачать, да так быстро, что все диву давались. Но тяжелая беременность и изнуряющие роды не оставили маме шансов на выживание. Она умерла спустя месяц после того, как дала жизнь мне. Отец пытался сначала растить меня один, однако его случайных заработков не хватало даже на хлеб, не говоря о молоке для меня и одежде для нас обоих. Устроиться на постоянную работу он не мог – не с кем было оставить дитя. С горя и от безысходности батюшка начал заглядывать в бутылку. Я, как крысёныш, лазала по помойкам в надежде отыскать выброшенную кем-то краюху, ведь теперь деньги отца шли исключительно ему на пропой. С тетушкой у него были натянутые отношения, чтобы не выразиться хуже. Если быть честной – они друг друга на дух не выносили, поскольку в фамилии моего родителя не было приставки «Те». Мы были просто Анты. С крахом монархии нам тоже дозволено стало прибавить этот элитный кусочек к своему родовому имени, да отец наотрез отказался. А вскоре он помер, напившись до белой горячки и сиганув в результате галлюцинаций с крыши тетушкиного особняка, куда зачем-то в ту ночь наведался. Мне было шесть, когда этера (обращение к знатной даме, а после «золотого цветня» к любой женщине) Эдра привела меня к себе в дом. Сравнивать мне было не с чем, но я интуитивно поняла, что нынешнее состояние обиталища не шло ни в какое сравнение с его прошлым великолепием…