Длина здания была порядка пятидесяти метров. Медленно продвигаясь, он прошёл насквозь одно крыло и дошёл до центра. Когда‑то здесь была, вероятно, парадная зала, сейчас просто большое пространство, посередине которого лежали обломки рухнувшей внутрь ротонды. С одной стороны был выход на крыльцо. Сквозь проём дверей на фоне серого неба были видны края колонн и стоявший на пригорке поклонный крест. Артём ещё раз подумал, что усадьба была возведена по какому‑то особому плану. Фасад был выстроен так, что между находившимся по центру входом и крестом можно было провести строгий перпендикуляр. Это подтверждало правильность догадки: если крест был задолго до усадьбы, то не по своей воле строил своё гнездо Андрей Павлович Узмаков. Собственная ли это была прихоть его – подчиниться при проектировке расположению креста – или чьё‑то указание? Возможно, ответ заключался в причине высылки отставного полковника из Петербурга.
– Что же ты такое натворил, хозяин? – глядя на далёкий крест, пробормотал Артём. – Ну да бог с тобой, у тебя свои дела, у меня свои.
Он повернулся и вошёл в проём в стене, отделявшей от центральной залы левое крыло здания. Именно там, судя по рассказу Нилова, находился спуск вниз. Через несколько шагов нога заскользила. Комично взмахнув руками, Артём с трудом удержал равновесие. Пришлось ухватиться за кусок каменной кладки, торчавший рядом с дырой выходившего в направлении леса за усадьбой окна. Сердце от неожиданности ухнуло. На смену испугу быстро пришло ощущение досады. Если не считать потери рюкзака, всё шло просто прекрасно до этого момента. Видимо, полоса удачи закончилась, потому что у первых деревьев, отстоявших от усадьбы метров на двести, стояла человеческая фигура.
Это сулило неприятности – поиски можно было смело откладывать на неопределённый срок, до следующего приезда. Артём от души выругался, с трудом подтянувшись, влез в проём окна, выпрыгнул наружу и, увязая ногами в снегу, пошёл к пришельцу навстречу, как предписывала своеобразная поисковая этика и житейский опыт. Если кроме тебя на объекте появился кто‑то ещё – надо узнать, кто это, чтобы понимать, как действовать дальше.
В зависимости от обстоятельств линии поведения варьировались. С местными жителями стоило знакомиться, аборигены могли сообщить что‑то новое. Важно было показать свою простоту, поселить в душе пейзанина чувство превосходства над городским дурачком. Тогда в ходе разговора можно было выяснить многое: кто и как часто ходит на объект, не под охраной ли он, а если под охраной, то кто его охраняет, и находят ли здесь что‑нибудь интересное. То, что для местного обыденность (гильзами в детстве играли, к примеру), знающий человек может обратить в деньги. Если же появившийся и был местным сторожем, «закос под дурака» стоило усилить, но в меру, без переигрывания. Кашу маслом не испортишь – можно было и покаяться. Да, хотел покопать, рассказывали, что много всякого разного интересного здесь можно найти. Обычно в ответ слышалось хмыканье, значит, рыбка клюнула, к нему уже начали относиться с чувством брезгливого превосходства как к очередному придурку-кладоискателю. Дальше следовали насмешливые вопросы и рассказы про других умственно отсталых, которые каждые выходные здесь шатаются неведомо зачем. Выслушивание разглагольствований с виноватым видом творило чудеса – выговорившись, сторожа сбавляли тон и общались уже вполне дружелюбно. Многие знали свой край лучше любого краеведа и пару раз сообщали, где действительно стоит искать, не здесь, конечно, не на объекте, а через луг, ближе к шоссе, вот та‑а‑ам и была когда‑то деревня, вот та‑а‑ам и стоит посмотреть. И он шёл туда с металлоискателем и порой находил неплохие вещи. Не котлы с монетами, откуда они у крестьян, но пряжки от ремней, металлические детали прялок, старые замки. Всё это потом продавалось в городе, а впоследствии реставрировалось и перепродавалось за утроенную цену имевшим деньги любителям старины. Или тем, кто считали себя такими, но не хотели марать руки поиском этой самой старины где‑то дальше ближайшего антикварного магазина.