– … Дедушка купит тебе велосипед. Какого цвета ты его хочешь зеленый- синий? Будем с тобой наперегонки ездить на даче, во дворе, по проспекту. О, ты даже сам на нем будешь ездить в садик. Ты же, пойдешь в садик? – говорила, спрашивала, утверждала Марина.
– … Когда подрастешь, пойдем на лыжах. – мечтала она, наблюдая за хлопьями вальсирующих снежинок.
– … За кустами с крыжовником папа построит тебе шалаш, нет мы лучше поставим индейский вигвам, головы украсим перьями, а бабушка сошьет тебе набедренную повязку. Она безустанно ходила с ним по палате, баюкая в пол голоса пела «за печкою поет сверчок… угомонись, не плачь сынок… вон за окном морозная… светлая ночка звездная…» ее пение было переполнено неизмеримой любовью. И каждое слово резало безысходностью. Ванечке, врачи не предвещали ничего хорошего.
– Дина, извини, я слышала, к вам из Алма-Аты едет профессор из института педиатрии. Прошу, пусть он посмотрит и Ванечку. Ведь Ванечка родился здоровым, просто не удачно взяли пункцию. Я умоляю тебя.
На нее смотрели глаза полные слез. Дина взяла ее руки. – Конечно он посмотрит и Ванечку, и других детей.
Не сговариваясь, они заплакали. Едва переступив двадцатилетие, они враз повзрослели с обрушившейся на них бедой.
Дина подошла к Марине, стоявшей у окна, и обняла ее за плечи, – Тебе надо в горздраве встать на очередь.
– Нас не поставят. Профессор сказал, шансов нет, даже ничтожно малого, даже одного процента. Нам не дадут занять чье-то место. Мы безнадежные. – Она, села рядом с кроваткой сына, – Ванечка, малышочек мой. – Безжизненный голос был сух и пуст.
Дине пора в аэропорт, но она не решалась оставить Марину. Сын лежал в кислородном кювете машины «скорой помощи». Они улетали на лечение в институт педиатрии.
«Мы безнадежные» беспощадно закрутилось в голове, зажужжало в ушах, немотой проносилось языком под небом. Казалось, от слова не избавиться.
Марина. Высокая. Гордая. Вдруг опустились ее плечи. Тело содрогнулось в немом молчаливом рыданье. Она выпрямилась. Одернула юбку. Подошла. И безнадежность повисла в воздухе. Безнадежность зажила своей жизнью. С каждой секундой набирая силу. Это – ВСЕ. Безнадежность не давала им шанса, даже «ничтожно малого», как сказал профессор, даже вот такого крохотулечно-маленького, но все-таки одного процента. Это – ВСЕ. Безнадежность зазвенела в тишине палаты. Безнадежность засвербела сердце. Вкралась в глаза. И глаза безнадежностью смотрели на все – на мир, реальность, на завтра, на бесперспективность. И казалось, твоя жизнь – это немота звуков, немота движений.