Они смотрели друг на друга. И эти уже не беззаботные молодые мамы, взявшись за руки крепко сжали хрупкие, тонкие кулачки.
– Дина. Вы только выздоровейте за себя и за нас с Ванькой. Не сдавайся и не сдай его. Я не сдамся и не сдам его. Мы вместе до конца. Даю слово, и ты дай слово.
– Даю слово, – прошептала Дина, чтоб не разрыдаться в голос. Минуту назад она в полной мере ощутила гнет безнадежности.
Дина шла по коридору больницы. Шла и плакала. Шли слезы. Шли ноги. Бежали мысли. Бежали слезы. Безнадежно бежали месяцы. Институт педиатрии. Вера Павловна, заведующая отделением неврологии, после планерки с мамами вела один разговор, – Милые мои, мамочки. Подпишите, откажитесь и это не предательство. Да поймите, дурехи, практика показала, свыше 90% мужчин рано или поздно уйдут от вас со словами, у него не мог родиться такой ребенок. Такие больные могут жить и 30 лет. Они будут расти, не узнавая вас. Жизнь продолжается, нарожаете здоровых детишек.
Шли дни. Сменялись сезоны. Дина редко по телефону разговаривала с Мариной, и они безрадостно поддерживали друг друга.
Шли долгие месяцы реабилитации. Мамы в отделение приходили утром к шестичасовому кормлению, уходили к часу ночи, независимо от возраста детей. Сын в катетерах лежал в кислородном кювете, без реакций, лишь билось его маленькое сердечко. Дина не верила, в необратимый итог. Мама говорила: «Что бы не происходило, не сдавайся. Проблема – это временная трудность, здесь и сейчас. Завтра проблема останется во вчерашнем дне.». А туда Дина сумеет плотно закрыть дверь. Такой опыт имелся.
Однажды, переступив порог отделения (их палата первая, напротив гардероба), Дина не услышала привычного «мозгового воя». Поняла, сына нет. Она не бросилась в палату.
Прошла в гардероб, переоделась, постояв перед дверью, вошла. Кювет стоял у окна, с правой стороны. Она не смогла приблизиться и увидеть то, чего боялась. Вытянувшись струной, не спешно подошла к окну, не отрывая взгляд, смотрела на горы. Мысленно обращаясь к сыну, что за столько времени крошечной жизни он ни разу не почувствовал ее запах, не отличил ее рук от рук десятков женщин, работавших с ним, ни разу не услышал ее голос. Не увидел солнце, этих ослепительных гор, не вдохнул воздух, не успел поиграть с братом, ждавшим их дома. А теперь его нет. Горечь наполняла. Жалость, жарким языком лизнув, молоточком застучала: как позвонив сказать о случившемся? Столько сил, надежды было в мучительном ожидании выздоровления.