В твоей жизни было два Жана – Жан Маре и Жан Кокто. Признаюсь, я чуточку ревновала тебя к этим красавцам. С одним тебя сдружили «Тайны Версаля», а с другим – его литературное творчество. Ты всегда много читала – до концертов, во время турне, в больнице. И однажды призналась мне, что зачитываешься стихами, пьесами и романами «некоего Жана Кокто». И вдруг, после одного концерта, судьба привела Его к тебе! Не удивительно, что вы стали друзьями. Я ценила тебя за то, что ты, кроме могучего певческого дара, обладала даром дружить с достойными мужчинами, любить их до самозабвения.
Твоя душа отошла в небесные выси, и ты не знала, что, услышав по радио известие о твоей смерти, Кокто произнес: «Корабль идет ко дну». Через несколько часов после твоего ухода не стало и его. Все называли тебя воробышком, а он – соловьем. Он успел написать: «Эдит Пиаф, подобно невидимому соловью, теперь сама станет невидимой. Нам останется от нее только взгляд, ее бледные руки, этот высокий лоб, собирающий лучи рампы, и голос. Голос, который заполняет все вокруг и летит все выше и выше, постепенно оттесняя певицу, увеличиваясь подобно тому, как росла ее тень на стене, и, наконец, величаво воцарясь на месте, где стояла маленькая робкая женщина. Душа улицы проникает во все поры города. Это уже поет не мадам Пиаф, а моросит дождь, жалуется ветер, и лунный свет стелется по мостовой…».
Я провожала тебя на кладбище Пер-Лашез с сорокатысячной толпой. Над катафалком кружили растревоженные птицы. В одной из них я пыталась разглядеть тебя, мой друг. Никого в жизни я не любила так, как тебя. Спасибо за твой «Гимн любви». Он, как и ты, всегда со мной!
Твоя Марлен.