– Слышишь? – одними губами спросил он.
Я прислушался. Ничего не услышал и пожал плечами.
Фивий поднял указательный палец и замер. Я опять прислушался и вдруг услышал глухое, еле слышное «тум-тум-тум» – какие-то глухие, едва слышные удары.
Фивий уже прилаживал присоску и всматривался в экран. Его губы тронула насмешливая улыбка, и он передал коробочку мне.
В келье было темно, даже свеча на столе не горела. На узкой монашеской постели никого не было, никого не было и за столом. Я уже хотел было спросить, где монах. Как лампада в углу под иконами всколыхнулась и осветила тёмную фигуру, стоящую на коленях перед иконами. Монах выпрямился, и я увидел его белое исступлённое лицо. Он жарко шептал молитву, истово перекрестился и вдруг яростно ударил лбом об пол: «тум» послушалось едва слышное. На секунду монах замер и снова выпрямился, вскинул лицо к иконе, руку ко лбу, и снова послышалось «тум».
– Господи! – вырвалось у меня.
Фивий ничего не сказал, отодрал от стекла липучку, сунул прибор под плащ и осторожно стал пробираться вдоль здания общежития обратно.
– Фивий, ты не думаешь, что такой фанатизм сродни, а может быть даже и хуже онанизма? Оба пытаются удовлетворить потребность тела или души, а попытка эта исковерканная, неестественная, оттого и мерзкая.
Фивий ничего не отвечал, спешно шёл вперёд. Я не отставал.
– А ещё гнуснее, ходить и подсматривать за людьми.
Фивий так резко остановился, что я едва не врезался в него. Он обернулся, и я увидел его перекошенное лицо.
– Ты что же думаешь, что мне это в радость? Что я только и занимаюсь, что за всеми шпионю, – зашипел он мне в лицо, – вот, коробочку даже прибрёл, чтобы развлекаться?
Он выхватил из кармана прибор и со всей злости выдрал из него проводки, размахнулся и зашвырнул их в темноту. Приблизил ко мне лицо и зашептал так, что слюна брызнула. Я отшатнулся.
– Не нужна мне никакая коробочка! Тебе, тебе она, Олаф, нужна. Я-то и так знаю, что есть человек: хоть монах, хоть мирской – разницы нет – человек он и есть человек, грешник великий! Для тебя вот прибор заказал, чтобы ткнуть тебя в то, что ты никак понять не можешь. Всё витаешь во Вселенных, как отец Окимий, в своих фантазиях, откуда и человека-то не разглядеть. А вот он каков, человек-то, когда наедине с собой! Любуйся! Сам вынудил, а теперь.