Ветер слабо бьёт в лицо, хоть немного развевая пресловутую сонливость. Вдоль всех дорог города стоят колонны, которые наверху венчались неким подобием микрофона. Это были новые граммофоны, установленные министерством Идеологической Чистоты. Их предназначение весьма удивительно, ибо они не используются в целях донесения новостей, но уже Габриель готов закрыться, чтобы не слышать каждодневную порцию пресловутых настояний, но от этого нельзя скрыться.
Стоящие вдоль дороги граммофоны активировались. Оттуда полились сахарные похвалы и чуть ли не молитвы о втором Канцлере, захлестнувшие град одномоментно шумовым потоком величайшей похвальбы, вроде: «Служи ему, как служил бы самому себе», «Он наш веет в мрачной тьме», «Его усилиями бережётся жизнь твоя», «Люби его как самого себя» и тому подобное. И так каждый день в восемь пятнадцать. Каждое утро граммофоны доносили до ушей людей, что их государство, их Рейх является единственным, ради чего следует жить, единственным, что может предотвратить разрушения и социальную энтропию.
Эти безмерные похвальбы длились до девяти часов. Сорок пять минут слащавой хвалы, которую, приходится выслушивать каждому жителю Рейха. И по закону было установлено, что если житель Империи встанет позже фантасмагории хваления, естественного будильника, то его следовало оштрафовать или отправить на исправительные работы. И за этим следит специальный комитет, приписанный министерству Идеологической Чистоты. Его сотрудники ходили по квартирам, и если открывший им человек был слишком сонным, то его могли наказать за «Презрение к государственной символике».
И вот юноша шёл, с презрением выслушивая эту жуткую сахарную какофонию, не зная, куда от неё скрыться, но впереди таилось более серьёзное явление. Уличный комиссар – человек, следивший за исполнением не догм режима, а мелких законов и ещё более незначительных подзаконных актов, и приказов неисчислимых министерств, практически не отличавшихся от тех же самых постулатов Церкви и Протоколов Трибунала, которых было ни счесть. По крайней мере, так видят ситуацию в Риме. Жители Милана, та горсть, которая ещё не впала в фанатичное почитание Рейха, смотрят на комиссаров, как на чуму. Но всё же даже они бояться открыть рот или криво оглянуться на «слуг государевых», предпочитая скрывать мысли неповиновения от себя, чтобы не стать презираемыми отступниками.