Хотя…
Будет нечестным утаить одну маленькую деталь. Все-таки одна книга у неё была. Та, с которой она никогда не расставалась. Это был удивительный сборник её собственной жизни, скроенный из мгновений чужих. Из каждой прочитанной истории она вырывала фрагмент, нет, не страницу, а всего лишь её малую часть. И каждый раз это был кусочек из того дня в настоящем, когда она завершила чтение. За шаг до пустоты. За слово до одиночества. Седьмого июля в полдень она находила страницу семьдесят семь и отсчитывала двенадцатую строку, а первого февраля за утренним кофе украдкой, как преступница, вырезала крошечными позолоченными «цапельками» (они тоже всегда были при ней, как нож Джека Потрошителя или ножницы Карлика Волоса) восьмое слово на двенадцатой странице.
Она сплетала связь миров каким-то своим особым причудливым образом и находила её отражение в прочитанном. Каждый раз она металась между своим пороком, одержимостью, и стыдом за испорченный томик, оправдывая себя лишь тем, что без этого маленького ритуала и безобидной привычки её собственная история будет неполной. В самом деле! Разве одно исчезнувшее слово способно навредить? Утратит ли мир себя, рухнет ли, исчезни из него несколько букв? Да многие и не заметят, как не замечают нюансов и оттенков, тонких смыслов и запрятанных игл иронии. Кто в наше время чувствует переливы вкуса истории, а не всего лишь жадно глотает калории сюжета?
Так она оправдывала себя, а после помещала трофей в аккуратный кожаный блокнот. Это были билеты в прошлые жизни, её личный гримуар чудес. Liber Obscura – книга тайн, тёмных, непостижимых, теряющихся в пространстве и времени.
Иногда, особенно вязкими вечерами в холодном отеле, она топила огни чужого города за окном в бокале терпкого вина, открывала свою летопись и совершала путешествие по осколкам памяти. Кусочки страниц калейдоскопом рассыпались на развороте, переливались мозаикой слегка различимых оттенков и фактур и возвращали привкус прожитых жизней. Дневник проживаний. Она начала вести его, когда ей исполнилось семь. Отец, тогда он был ещё жив, подарил, вопреки традициям и общественному замыслу, не атласные ленты и даже не куклу, подобающую всякой маленькой девочке. Он вручил ей альбом с плотными, но тонкими листами дорогой бумаги цвета сливочных конфет, в обложке из мягкой кожи такой рыже-красной, словно сам закат впитался в неё.