– Брось эту гадость, поручик! – скривился майор. – Это раскольников икона. Вон: и морда пёсья, и пальцы двуеперстием сложены. Грех такую дрянь в руках держать…
– И никакая это не дрянь, а старинная икона, история, так сказать, – усмехнулся поручик, разглядывая необычный образ мученика Христофора. – Это же образ мученика. И написано хорошо – смотрите, какие яркие краски. У меня кузен в университете учится и всякими старинными диковинками интересуется. Ему отдам… Коровин, найди чистый мешок и переложи туда иконы
– Как хочешь, – махнул рукой майор. – Только в доме эту гадость не ставьте, ей место в нужнике…
– Поймали! – закричали в кустарнике гусары. – Бунтовщика поймали!
К майору подвели молодого мужика. Пленённый тать был пострижен «по горшок», с окладистой русой бородой, а одет он в широкую серую рубаху и рыжие порты. Смотрел мужик на всех исподлобья, а глаза у него, хотя и маленькие, но сверкали – как у волка из западни. Майор стал спрашивать пленника о разбойной ватаге, но тот – словно язык проглотил. Майор велел отправить упрямца в городскую тюрьму, а сам пошёл к местному кладбищу, где хоронили убитых гусар. Поручик пошагал рядом с командиром, но скоро, обнаружив потерю перчатки, вернулся к сараю.
В сарае на коленях перед трупом старика стоял Коровин.
– Ты чего тут делаешь? – крикнул поручик.
Коровин резко обернулся и спрятал правую руку за спину.
– А ну, покажи чего там у тебя? – приказал поручик.
Вестовой поморщился и раскрыл ладонь. На ладони лежал перстень. Перстень был грязный, однако на некогда белой эмали явственно проглядывали буквы «СФ». Поручик хотел взять перстень, чтоб получше его рассмотреть, но тут взгляд его упал на руку убитого старика, рядом с морщинистой ладонью валялся отрезанный палец. Поручика чуть не стошнило, он быстро развернулся и вышел из сарая…
Николая Семёновича Оболина разбудили деревенские петухи. Помещик посидел на кровати, широко зевнул, прикрывая ладонью рот, потянулся и побрёл к окну. Усадьбу Оболины построили на пригорке, а потому из барских покоев со второго этажа видна почесть вся округа. Николай Семёнович открыл окно и полной грудью вдохнул утреннюю свежесть, какой особую приятность придавал запах цветущей сирени. Кусты сирени Николай Семёнович привёз из далёкого города Яссы, где состоял при охране графа Безбородко, как раз в год своей женитьбы на Ольге Давыдовне. За десять с лишком лет кусты прижились и разрослись так, что садовник иной раз и проклинал их за неимоверную ползучесть корней. Вдоволь налюбовавшись пышными шапками цветов, усыпанных блёстками сияющей под лучами яркого солнца росы, Николай Семёнович перевёл взор на чуть подёрнутое туманом зеркало речной глади, потом глянул на луг, куда степенно выходило стадо коров. Покой и благодать повсюду. Оболин два года назад оставил службу и поселился в деревне. Первые полгода он места не находил в сельской тишине, а потом привык и теперь, как сказывал поэт: на мягкую траву воссел, и арфы тихими струнами приятность сельской жизни пел. Где-то в бледной небесной синеве запел и жаворонок.