Мама сразу направилась в ванную. Зашумела вода.
– Это ненадолго, – сказала папа мрачно. Он обманывал.
Игнат понял – надолго. Как минимум на всю ночь.
***
Мама возилась с уборкой.
Игнат сидел в кухне на табурете, старался смотреть в окно, но всё время переводил взгляд на вещи безымянной женщины. Папа заносил их из комнаты, складывал в кучу у батареи. Вещей было много, и они были в крови, будто вся квартира оказалась вдруг в крови. У мамы уйдёт вечность, она сотрёт руки до локтей, но ни за что не вычистит до конца.
В ванной шумела вода. Мама выносила тазик, исчезала за дверью комнаты, возвращалась. Лоб у неё блестел от пота. Папа же, складывая вещи, курил. Он редко курил в доме, обычно выходил на крыльцо, а тут задымил как ни в чём не бывало, и в кухне скоро стало едко от табачного дыма.
– Каждый раз говорю твоей маме, чтоб оставила всё, как есть, – сказал папа будто ни к кому конкретно не обращаясь. – Но она хочет убираться. Говорит, так ей легче справиться с нервами. Бесполезное дело, на самом деле, но, если ей конкретно помогает, почему бы и нет? Я курю, она убирает кровь. Каждому своё.
Холодное предчувствие всплыло в памяти, намекнуло на то, что произойдёт дальше. В его жизни уже были подобные ночи, были окровавленные одежды, хмурый папа и молчаливая мама, одетая в старое платье и с перчатками на руках. Те самые сны, из которых нельзя выбраться. Считалось, что он их не запоминает.
Докурив очередную сигарету, папа стал собирать вещи в мусорные мешки.
В это время в дверь квартиры кто-то осторожно постучал.
Из ванной высунулась мама, метнула на папу испуганный взгляд.
– Мальчик, ты здесь? – спросили из-за двери, и у Игната похолодело в затылке.
Голос был мужской.
– Мальчик, я умею фотографировать! – продолжил голос со странными заискивающими интонациями. – У меня хороший фотоаппарат, дорогой. Я знаешь, как классно умею? Мы тебя чётко сфотографируем. Хочешь, как рыцаря. Хочешь, как космонавта. Ну или как захочешь, конечно. Как мы оба захотим…
В дверь снова коротко постучали. Мама, затаив дыхание, прошмыгнула на кухню, прижалась к папиному плечу. Игнат же понял, что держится за деревянное сиденье табуретки – держится так крепко, что заболели пальцы. Спазм сжал горло, и где-то в опухоли-мешочке зацепились острыми коготками дурные слова.