«Сколько же времени на самом деле я провел в тюрьме?» – спросил себя, и мне стало по-настоящему не по себе.
После стрижки и бритья меня повели наверх – опять же по какой-то узкой боковой лестнице, потом унылый уборщик вывел меня на другую лестницу, явно парадную, сверкающую мрамором, приоткрыл темную дубовую дверь, и, втолкнув внутрь, захлопнул за мной тяжелую створку.
Судя по всему, я находился в гостиной. Горел камин. Наколотые дрова были сложены подле каминной решетки на кованой дровнице в виде двух крылатых драконов. Два уютных обитых кожей кресла подле камина, меж ними одноногий столик; на стенах, обитых веселеньким тисненым шелком, картины с зимними пейзажами.
Первым делом я подошел к окну. Оно выходило не на улицу, а во двор – и опять я увидел снег, укрывавший газон и посаженные по его углам туи. Снег был белый, пушистый, нежный, наверняка выпавший этой ночью. Мне захотелось туда, на газон, прыгнуть в снег, ощутить его обжигающий колючий холод, слепить снежок. Как будто мне вновь только десять. Кое-где снег успел подтаять, и в одном углу двора проглядывала земля и топорщились остренькие зеленые побеги цвета ниенского салата.
«Конец зимы, несомненно», – сделал я временную поправку.
Поскреб балконную дверь, но она была закрыта на замок. Бросание снежков отменялось. Тогда я плюхнулся в кресло, вытянул ноги и замер.
Кто-то должен был прийти. Ну что ж, подождем: зачем заключенному без толку суетиться?
* * *
Томиться в ожидании пришлось недолго.
Дверь вскоре распахнулась, и в гостиной появился высоченный парень в нарядном колете и пышных штанах. Судя по пестроте наряда – кто-то из слуг. Лицо его было абсолютно бесстрастным, губы плотно сжаты. Он держал в руках серебряный поднос, а подносе – дымящийся кофейник, пара чашек и тарелка с румяными булочками. Еще я успел разглядеть фарфоровую масленку с желтым, расплывающимся подле жаркого бока кофейника маслом, тарелку с нарезанными ломтиками сыра, сахарницу и молочник, пока это сокровище медленно плыло по воздуху в мою сторону.
В следующий миг поднос очутился на мраморной круглой столешнице передо мной. Слуга поклонился так низко, что я разглядел просвет круглой лысинки у него на макушке. Потом, ни слова не говоря, он развернулся и вышел. Я налил себе кофе в чашку, изрядно расплескав, серебряными щипчиками кинул три куска сахара, плеснул сливок – разумеется, через край и ухватил горячую булочку. В следующий миг булочка исчезла, чашка опустела. Я не сразу понял, что произошло, лишь губы жгло, да на балахоне расплывалось жирное пятно от масла. Потом сообразил: я просто проглотил все залпом.