– Я понимаю, Виктория. Честно. Я понимаю, – тихо ответил я.
Она на мгновение замерла, словно раздумывая, стоит ли продолжать разговор, но потом вдруг приблизилась ко мне:
– Тогда почему бы нам не продолжить? – прошептала она, прижимаясь ко мне.
В комнате было холодно, но наши тела начали излучать тепло. Виктория наклонилась и нежно коснулась моих губ своими, её лёгкое прикосновение разожгло искру желания во мне. Я взял инициативу в свои руки, притянув её ближе, страстно и нетерпеливо желая ощутить её тепло. Мы жадно целовались, а наше влечение, вызванное страхом и одиночеством, усиливалось в условиях этого странного и замороженного мира.
Мы оба искали тепла живого прикосновения, этого иллюзорного ощущения жизни, которое может подарить физический контакт.
Спустя некоторое время мы сидели на кухне, уже одетые, с чашками горячего кофе в руках. Пар, поднимающийся из наших кружек, был приятным контрастом с ледяной атмосферой за окнами. Виктория задумчиво смотрела на свою кружку, словно её размышления крутились вокруг вопроса, который она не решалась озвучить.
Её лицо казалось задумчивым, и я видел, что её что-то беспокоит. Она редко делилась своим прошлым, но сегодня, похоже, была готова.
– Ты когда-нибудь чувствовал, что застрял? – вдруг спросила она, её голос прозвучал тихо, почти неуверенно.
Я поднял голову от кружки.
– Ты о чём? – осторожно спросил я.
– Как будто жизнь идёт, но не вперёд, а по кругу. Всё повторяется снова и снова, и ты не знаешь, как это изменить, – она подняла глаза, и в них отразилась тень той боли, которую она так тщательно скрывала.
– Было пару раз, – честно ответил я. – Но это всегда временно. А у тебя?
Виктория сделала глубокий вдох и тихо рассмеялась – коротко, горько.
– У меня это было почти всю жизнь, – сказала она. – Особенно здесь, в Горнинске.
Она немного помолчала, будто собиралась с мыслями.
– Я всегда была той, кто делает всё правильно. Дома, в школе, на работе. Мои родители воспитали меня так, что любой успех нужно заслужить. Они много работали, старались дать мне и сестре лучшее, но это не оставляло времени на что-то большее, чем просто обязанности.
Я молчал, слушая её. Её голос становился мягче, словно она говорила не мне, а самой себе.
– Отец был инженером, мать – бухгалтером. Всё у нас было расписано: завтрак в семь утра, уроки, помощь по дому. Не было места ни для спонтанности, ни для разговоров по душам. Я их не виню, они делали, что могли. Но… – она задумалась, проводя пальцами по краю кружки. – Это сделало меня тем, кем я стала. Слишком серьёзной. Закрытой.