– Ты права, у него в глазах пламя, – подтвердила Ариэль. – Но ведь так не бывает.
– А бывает, что кто-то выживает весь истыканный шипами ядовитого куста с гургутских болот?
– Нет, – твёрдо отрезала Ариэль.
– Тогда познакомься. Перед тобой то, чего не бывает.
– Во-первых, не то, а тот, – выдохнул я, наконец попривыкнув к ледяной воде и поборов спазм, сковавший мои голосовые связки. – То есть я. А за такое неуважение у нас чистят рыло невзирая ни на женственность, ни на пушистость.
– Вот видишь, чего вытворяет? – Зара ловко отпрыгнула от меня, вылезшего из воды и пытающего закатать ей оплеуху.
– Да, очень похож на вихра, которого перед боем натёрли листьями дорго, – подтвердила Ариэль. – Те же неутомимость и жажда убийства.
– А я что говорила, – победоносно поддакнула Зара, уворачиваясь от моего очередного удара.
– И как вы потом с этими вихрами управляетесь?
– Никак, вихров натирают дорго только в крайних случаях. Он или должен погибнуть в бою, или… – на этом Зара в очередной раз увернулась от моего удара и затихла.
– Что «или»? – поторопила её Ариэль.
– Или потом их съедают победители, – закончила королева варов. – И неважно, кто победил. Вернуть вихров в прежнее состояние невозможно. Поэтому этот метод так редко используется.
Зара ещё что-то говорила, точнее уже бормотала себе под нос, но я уже не слышал. Да и что было слушать дальше? Достаточно того, что уже было сказано. Она превратила меня в монстра. В беспощадного убийцу. В тварь, уничтожающую всё вокруг.
С огромным усилием я собрал остатки того человеческого, что во мне ещё осталось, и, нырнув в озерцо, камнем ушёл на дно.
– Серёжа, – коснулся моего сознания голос Ариэль.
– Уходи, – проскрежетал стиснутыми зубами я. – Ещё чуть-чуть, и я не сдержусь. И её забери.
– Мы тебе обязательно поможем, – попыталась пообещать Ариэль.
– Пошли вон! – рявкнул я. – Пожалуйста, – добавил совсем тихо, на уровне неслышного шёпота.
– Мы вернёмся, ты только продержись, – таким же шёпотом ответила Ариэль. И через мгновение я понял, что остался один.
***
Я пролежал на дне до тех пор, пока мой организм не выдал принципиальную ноту протеста. Потом ещё добавил с десяток минут и всплыл только тогда, когда промедление было смерти подобно. И это были не банальные, замусоленные до полного отвращения слова. Ещё бы мгновение, и я тупо бы замёрз, без права на воскрешение. Вибрируя всем телом, как при тропической лихорадке, я вылез на берег и, свернувшись в позу эмбриона для скорейшего согревания, попытался протестировать степень своей агрессии по десятибалльной шкале. Получалось на двоечку. Это не могло не радовать, но, с другой стороны, я чувствовал, что организму просто не до этого. Ему самому бы выжить сейчас.