Он даже смерть отца так не переживал. Ну, умер старый алкоголик. Зарыла его мать с бабкой, и ладно. Никита приехал в отпуск, поил тут всех, поставил отцу самый дорогой памятник и уехал. А на его могилку никто не ходил, даже Алёшка.
Памятник зарастал. Только Ника несколько лет назад, понимая, что виновата своим равнодушием перед Никитиным отцом, убиралась в его оградке. И посадила тут белую гортензию, которая росла во всём селе только у неё в палисаднике.
Когда Никита хоронил мать, он не заметил под снегом этой гортензии. А вот на днях, идя проведать могилку, увидел и обмер, как отцовская могила тонет в белокипенных цветах.
«Ну ты и хитрая, Никулька… – подумалось ему и болезненная морщинка перерезала Никитин лоб. – Не мытьём, так катаньем…»
Они действительно могли увидиться в Москве. Они работали недалеко друг от друга. Они ездили по одним и тем же дорогам. Наконец, Ника приезжала сюда много раз. И ни разу не получилось так, чтобы они с Никитой встретились. То ему не давали отпуск, то она приезжала в неподходящее время.
А у друзей и подруг они друг о друге никогда не спрашивали. Спрашивали обо всех, но никогда не спрашивали друг о друге. Причин тому было несколько. Но все они были весомы.
А вот теперь, когда мать Никиты умерла, Ника справила своё запоздалое торжество по этому поводу, Никита смог наконец стать взрослым. Он перестал быть «сыной», «малым», «родненьким» и «голубочком». Он стал Никитой Владимировичем Цукановым. В сорок лет. И пусть поздно, но его не тянуло уже за рукав материнское исступление.
А ещё у него был нелюбимый матерью брат. На самом деле, нелюбимый. Когда-то, двадцать лет назад и Алёшка, которого Ника называла Ёха, из всех своих сильных обид сильно испортил им с Никитой молодую жизнь. Можно сказать, глядя, как упивается первым чувством семнадцатилетний Никита, Ёха из ревности выбил почву ему из-под ног.
Результат оказался плачевен для всех. Рана, которая прошла тектоническим разломом по юным жизням, не могла не оставить след. Это была рваная рана, а не шрамик от аккуратного косметического инструмента. И она до сих пор кровоточила и норовила открыться.
Никита же, лёжа в своей комнатке, один, мог думать сколько угодно, что ему теперь делать и какие решения принимать. Алёшка давно жил в соседней хате с какой-то приезжей беженкой, и единственной роскошью его была немецкая машинка «Дерби» начала семидесятых годов, купленная в райцентре за семь тысяч рублей у пенсионера-пчеловода.