Лысый вышел из машины, упал на колени перед запертыми воротами какого-то заброшенного дома и стал креститься и кланяться.
Никита тоже вышел и стоял, переминаясь с ноги на ногу, сунув руки в карманы брюк, и слушал длинные тирады, исходящие от этого странного пьяного человека. Ну, ладно бы сейчас были девяностые и попался бы такой вот кадр в малиновом пиджаке, который бы под песенки Славы Медяника вдруг облился слезами и раскаялся в неких мелких киданиях лохов. Но тут – то… Этот здоровый, упитанный молодой мужик родился в девяностых… Горя не знал. Никите это было смешно, но он молчал и слушал, думая, что услышит что-то нужное для себя. Например? Например, раскаяние в собственной борзости. Но нет… такие даже пьяные считают, что весь мир им должен.
Нарыдавшись, лысый затащился на четырёх костях обратно в свой роскошный «крузак», и Никита, развернувшись, медленно стал выезжать. До района они ехали спокойно. В районе остановились на местной «Нахаловке», где из ворот выскочил здоровенный детина с висячим пузом и в форменной заводской итээровской курточке, и принял лысого и его машину из рук Никиты. Ровным счётом нельзя было его сейчас везти домой. Чтобы жена не взбеленилась.
Никита, выслушав тысячу благодарностей и обещания, что лысый приедет с подарками за доброе дело, сел за руль, поменявшись с Никой.
– Ну что он там дурака-то валял? – спросила Ника, натягивая рукава толстовки на обледеневшие и чуть покусываемые онемением пальцы.
– Ох… – вздохнул Никита. – Такое ощущение, что сейчас уже нет ни доброты, ни участия, ни понимания… Ничего нет. Поговорить не с кем. Он мне и свою жизнь рассказал, и поплакал, и сказал, что тот дом – дом его бабули, которая была председателем колхоза…
– А, понятно… мажорненький внучок в «…цатом» поколении.
– Ну да… капитал к капиталу.
– Я говорю, они просто так не женятся и замуж не выходят. Касты на Руси процветают…
– Это да. С кастами у нас так. Простой человек не примкнёт. Только с баблом… Или беспринципностью славный.
– И что ты думаешь об этом?
Никита вздохнул. Тихонько включил музыку.
– Ты так изменился, Ник… – сказала Ника, чуть слышно. – Ты стал такой чуткий. Разве может так дать по ушам человеку трудная жизнь?
– Да только она и может. А ты? Была избалованная… стервозная девка. А стала…
– Да кто сказал? – возмутилась Ника, закусив губу.