– Не читается, что там на бумажке?
Вот зеркало. В нём я. Рядом погибший. Мы с ним на одном уровне. Три метра вниз и, так сказать, на одной волне. Наступает, можно сказать, равенство.
– Эй, не слышишь, что ли? – повторяет он.
Воспроизвожу в памяти – вижу только себя в прямоугольном экране на фоне неба. Никаких тел. Кто-то отредактировал кадры. Файлы отсутствуют. Но вспомнил вопрос Андрюхи – и точно, был листок на груди. А в сознании картинка не складывается.
Могу описать – руки связаны в локтях скотчем, к груди одного из тел примотан лист бумаги. Мужчины. Лежат на спине. На головах чёрные пакеты, завязаны на шее, но лица открыты. Трудно представить, самому иногда кажется, что воспоминания путаются. Но открываю фото, нет, всё верно, лежат, глядят оттуда, у одного видны локти – руки неестественно выведены, это для мёртвых обычное дело, а может, плечи вывернуты или позвоночник. Пакеты задраны на макушку. Получается, перед смертью им лица открывали, наверное, убийца хотел в глаза смотреть. Но это я додумываю, конечно, не знаю, что там было. А надпись бензин растворил. Только размытые следы. Да и повторю, голова кружилась, зубы гудели. Квадрат белого неба во тьме, моя голова на фоне квадрата.
– Закрывай, тошнит уже, – говорит Андрюха.
Опускаю камеру, выпрямляюсь, достаю сигарету. Постоять, передохнуть. Подышать немного. Однако зубы ноют. Возле хозпостройки, выкрашенной чёрно-красным флагом националистов, из канавы кваканье в сто голосов. Тут видел, местная детвора развлекалась – ссыпают порох из патрона на листок, складывают его, туго сворачивают, получается петарда. Её впихивают в рот лягушке, поджигают, откидывают. Тугой хлопок, лягушка в клочья. Какое время, такие и игрушки. Я рассердился, конечно, плохих слов наговорил детворе, отобрал, что мог. Не уверен, что подействовало. Вспомнил ещё что-то. Ведь сам таким был. Кто не ощущал в детстве какое-то запретное познание границ жизни через мучение другого? Отрывать крылышки мухе и смотреть. Потом – по одной – ножки. Потом…
В человеке сокрыто тёмное. Иногда получается это загасить, но, как только появляется безнаказанность, всесилие тут как тут. И уже другие вопросы. Трудно быть богом, как говорится. Помню, залип на муравейник, часа два смотрел, как ловко они свой быт улаживают. Пару дней прошло, что-то крутилось в голове, не давало покоя. Пошёл, обложил ветками по кругу, поджёг. Смотрел на агонию. И мелькнуло какое-то злорадное удовлетворение. Но вдруг испугался своих чувств, распинал дымящиеся остатки, убежал. Никому не рассказывал до сих пор.