– Я ребенок! – всхлипнула я. – Была ребенком. Я была… – Я покачала головой, не уверенная ни в чем. Я уже много лет полагалась только на себя. Это сделало меня взрослой? Но я не чувствовала себя таковой. Всегда, сколько себя помнила, я считала себя никем и ничем, а сейчас и подавно. Мне было больно говорить, больно сдерживать чувства, рвущиеся изнутри. Я порывисто обняла Меррика и уткнулась залитым слезами лицом в его плащ. Я ощущала его твердое тело под мягкой тканью. Он был слишком худым и каким-то неправильным, словно состоял из углов, геометрия которых была недоступна моему человеческому разумению, и костей, не имевшихся в моем смертном скелете. Для могучего бога, наделенного силой за пределами воображения, его физическое воплощение в этом мире занимало не так уж много места.
После короткого замешательства Меррик обнял меня и прижал к себе. Я изливала свое горе, а он гладил меня по плечам, по голове и не говорил ничего, лишь издавал тихие звуки сочувствия и утешения.
Не знаю, сколько мы так просидели в обнимку, но в конце концов мои слезы иссякли. Я разомкнула объятия, выпрямилась и пошевелила плечами, разминая лопатки. Вытерла мокрую щеку тыльной стороной ладони. Мое лицо горело от стыда. Мне было страшно представить, что Меррик подумает об этой истерике, что он подумает обо мне.
Меррик смотрел на меня, и тревога, читавшаяся у него на лице, была заметна, как брызги крови на хирургической простыне.
– Прости меня, – произнесла я, пытаясь взять себя в руки. – Я не хотела… не хотела… – Я осеклась, сама не понимая, чего не хотела. Мне требовалось высвободить накопившиеся во мне чувства, чтобы Меррик узнал о моем горьком разочаровании. Чтобы понял, как сильно меня огорчило его отсутствие.
Он прочистил горло, и его тихий кашель прозвучал как шелест крыльев насекомых, трущихся друг о друга.
– Я должен перед тобой извиниться, Хейзел. Я… не думал, что ты захочешь, чтобы я остался с тобой. Что ты захочешь, чтобы я находился рядом.
Лишь по прошествии многих лет я поняла, что, говоря, как он раскаивается, он ни разу не произнес слова «прости».
– Ты мой крестный, – всхлипнула я. – Ты моя семья… Другой семьи у меня нет.
Он склонил голову набок, пристально глядя на меня. Его глаза казались ярче обычного. В них появился странный стеклянный блеск, словно он тоже готов был расплакаться.