Его раздражало, что его приятные раздумья прерывают.
– Ицл, открывай! Я дико замёрз.
Он узнал голос своего злейшего врага. Бездомный Арел докучал ему больше других мальчишек, обзывавших его подкидышем, но сильнее всего его задевало то, что Арел осыпал бранью его никому не известную мать.
Арел, напротив, происходил из семьи, которую все хорошо знали. Отец его был балаголой[3], человеком недобрым и к тому же гордецом, а мать имела привычку прибирать к рукам всё, что плохо лежит, и уже прибранное не имела обыкновения возвращать обратно. Оба родителя довольно давно отошли в мир иной.
Потому Арел считался более «родовитым», чем Ицл, и уже в печёнках у того сидел. Ицл колотил его безо всякой жалости, да так, что Арел всякий раз ныл, обещая, что больше не будет, но стоило ему вырываться из рук противника, он, недолго думая, принимался за старое.
И вот сейчас у Ицла появилась возможность отомстить своему давнему врагу. Внутрь пускать его он не собирался.
– Прямо там спать и ложись! – злорадно крикнул он. – Задубей там от холода, будешь знать!
– Ицл, послушай! Пусти меня! У меня уже пальцы от холода не двигаются, – канючит Арел.
– Пускай тебя твой папаша приютит, ясно? Иди к нему и кричи: «Подкидыш!», ага?
– Нет, клянусь: больше никогда!
– Больше никогда? Это сейчас ты говоришь: «Больше никогда», а потом снова будешь орать «Подкидыш!»? Ну уж нет, я тебя проучу!
Арел рыдает во весь голос.
Тогда Ицл говорит ему, что пустит его внутрь через четверть часа: если хочет – пусть дожидается, а не хочет – пусть идёт на все четыре стороны. Выбора у Арела не остаётся, приходится ждать.
Четверть часа прошло, Арел просится: «Ну, открой уже!», а Ицл хохочет и отвечает, что, если Арелу так уж хочется внутрь, пускай он поскулит под дверью, как собака, – а впрочем, он всё равно его внутрь не пустит.
А потом, когда Арел, всхлипывая, собирается уже уходить, Ицл подбегает к двери, открывает её и сердито кричит:
– Ладно, заходи. Давай!.. Но если я ещё раз услышу от тебя: «Подкидыш»…
Зарёванный Арел бежит к печке, садится поближе к огню, и его лицо расплывается от удовольствия.
Из-за всего происходящего Ицл совсем забыл про картофелины. Только сейчас он вытащил их – они почти сгорели, но нет, всё-таки не полностью. Ицл любил подгоревшие шкурки даже сильнее, чем саму картошку.