При взгляде на картофелины в глазах Арела, словно у голодного зверя, загорается дикий огонёк, но просить он боится. Ицла раздражает его голодный взгляд. Не глядя на Арела, он вытаскивает картофелины – кроме одной, полностью сгоревшей, – раскладывает их на лавке, берёт с печки ржавую жестяную кружку с солью, которая обычно там стоит. Принимается за еду.
Запах печёных картофелин достигает носа Арела, врывается в ноздри, достигает желудка, рот наполняется слюной. Выдержать такое невозможно.
– И мне тоже дай. – Он протягивает руку.
В его глазах загорается недобрый огонь.
Ицлу неохота угощать, но кусок уже в горло не лезет, и его даже радует, что теперь он может спокойно поделиться с Арелом.
– На, только осторожно. Ишь, прямо в рот заглядывает… Свинья, одно слово!
Арел хватает две протянутые Ицлом картофелины, ломает их и запихивает в рот. Обжигается, перебрасывает языком куски во рту то за одну щёку, то за другую, жуёт с придыханием: «Хам-хам-хам!»
Поминальная свечка тускло освещает двух мальчишек, поглощающих свои яства. По синагоге растекается аппетитный запах.
Через час над синагогой уже раздаётся заливистый храп двух бродяжек.
Снаружи вовсю трещит мороз.
К празднику Суккес[4] мой отец не построил никакого шалаша, и всё-таки мы встретили святой праздник в сукке, да ещё и в такой красивой! Весь год это был чулан, всего лишь чулан; там вы могли обнаружить мешок картофеля, подвешенные связки лука, бочонок с квашеной свёклой и тому подобное. Нигде не прятался даже самый крохотный признак святости. Никто бы и не догадался, что это сукка. И всё же, если бы кто-то задрал голову вверх, к потолочным балкам, у него была бы возможность разглядеть, что чулан как нельзя лучше годится для того, чтоб стать суккой: ведь потолок состоял из полок да коробок! Но кому это бросалось в глаза? Чулан в глазах окружающих был всего лишь чуланом.
И только накануне праздника чулан стал суккой…
Мой старший брат залез на крышу. Он что-то там повернул – и вдруг над чуланом поднялись два больших чёрных крыла. И тут же схах[5] легли на перекладины. Картошка и лук исчезли. Бочонки с квашеной свёклой мы застелили белой скатертью. Появился стол, скамейки и небольшой диван. Отец обычно соблюдал заповедь праздника Суккес по всем правилам: ел, пил и спал в сукке. Дом, который весь год возвышался над чуланом, теперь стал ниже, а чулан важно раскинул свои крылья над домом, как будто хотел показать: «Я – сукка!», и, кажется, собрался улететь в синее небо, где сияло золотое солнце.