В часовне горел крохотный огонёк. Стараясь не шуметь, принц подкрался к большому камню, за которым зиждился слабый свет. Его спутница бесшумно двигалась за ним следом, словно тень, но, когда они приблизились, отошла в сторону, укрывшись среди камней, где был хороший обзор.
Человек, которого Нэви увидел у костерка, выглядел таким же странным, как всё это строение, воздвигнутое посреди дикого леса, позабытое и никому не нужное, – хотя, возможно, в те времена, когда его камней впервые коснулся свет солнца, ещё не было никаких лесов, быть может, здесь бурлила жизнь, и голоса людей, обременённых целями и стремящихся к своим маленьким радостям, тревожили эти могучие стены. И каждый камень заботливо укладывали чьи-то руки, чьи-то умы чертили планы и образы конечного результата, кто-то глядел с восхищением на венец своего труда, кто-то приходил сюда с надеждой, болью, мечтой, по необходимости или искренне. А затем люди ушли, как дождевая вода уходит в сухую почву, и леса разрослись вновь, вернув земле дикий неухоженный облик, вновь соткав разорванную нить своей долгой, спокойной и почти вечной (если ей не сильно мешали) жизни, тянущейся от начала времён.
А возможно, что могло быть и другое объяснение такому странному, фантастическому творению, дерзкому и противоречивому, как и сам человек.
Однако сейчас сия обитель утратила свой пустынный унылый вид, так как сюда вторгся монах, к тому же не один, а с бутылью отменного вина, каковое он не скупясь то и дело отведывал. В паузах между глотками он весело и раскатисто пел, отбивая такт ногой, не знавшей усталости. Огонёк костра приплясывал на ветру, и казалось, что это пробудившиеся от векового покоя камни недовольно вздрагивают и негодуют от пьяного а капелла совсем уж неправильного монаха! И, возможно, свистом ветра в разломах стен старенькая, едва державшаяся часовня выражала своё неодобрение происходящему.
Монах вздрогнул от неожиданности, когда в свете костра перед ним как откровение возникла фигура Невейна, «без всякого предупреждения», подумалось ему, как будто о своём появлении можно заявить раньше, чем себя обнаружишь.
Монах остолбенел, бутыль замерла на полпути к пересохшей глотке, по подбородку стекали капли вина, маслянистые и тёмные, как кровь, в отблесках приглушенного света. Трещали, сгорая, сучья, проседали и распадались на части – мирная музыка созданного человеком уюта, безопасного уголка среди не знающих постоянства диких просторов, – а в мозгу выпивохи тем временем проносились удивительные образы, навеянные священными книгами и случившимся с ним принцем Невейном (мы позволим себе употребить это имя как наименование стихийного бедствия, каковым часто нарекали упомянутого принца дома, то бишь, должно писать: во дворце).