Он действительно нарушил норму —
Готовил своему роду реформу.
Его потомки стали учеными
И ухаживали за животными
Из кабинетов словами ученными…
Никита с малых лет приметлив,
В хорошем смысле въедлив.
Расположение капканов он запомнил,
И на время хулиганов засупонил:
Он отправил Фаину к отцу,
А сам, добавив горлу сипотцу:
Изрёк: "Слабо меня догнать? ",
И начал к капканам бежать…
Благо, это было ночью,
И объявление о капканах величиною
В раскрытую большую книжку
Можно было принять за афишку
О гастролях в курортном городе:
Об очередном эстрадном астероиде,
Упавшем на местный стадион
И породившем привычный перцептрон:
"Наши певцы – лучшие в мире,
Все остальные – в пунктире,
Наш славный Иосиф Кобзон
Перечеркнёт весь ваш шансон…"
Он прыгал как надо в лесу,
А капканы ловили хулиганов. На весу,
Без опоры оставались его противники,
Им помогли только местные клирики.
В соседнем с лесом храме услышали вопли,
И утерли хулиганов кровавые сопли.
***
Как быть без веранды,
Пропитанной запахом лаванды:
Покойному это напоминало
Детство, которое иногда в нём дышало:
Поля под Краснодаром,
И отец на коне поджаром,
Клубники полный медный таз,
И застреленный у обкусанной дыни дикобраз…
Веранду пришлось снести,
И на её место биокамин перенести.
От запаха лаванды её мутило,
Но что не сделаешь ради воротилы —
Таким был муж в академических кругах.
Ей же снились хлеба в цветках —
В голубых васильках…
Она была тоже от сохи.
Под утро ей когда-то пели петухи,
На улице родной когда-то теснились лопухи…
Родитель Иван был оформитель,
Колхозной пропаганды уведомитель:
Зубной порошок водою разводил,
И клеем до кондишн доводил,
Большие буквы ложились на кумач,
И били по сознанию не хуже, чем первач…
Его портреты знатных трактористов
Чередовались с набросками интернационалистов…
Че смотрел на доярку Петрову,
Стоящую с ведром возле коровы…
А водитель единственного в колхозе ЗИЛа,
Потомок интернационалистов-испанцев Шекила,
Улыбался во весь золотой рот Розе,
Заведующей детским садом при колхозе…
Оформитель Иван был личностью,
Одарённый тягой к гиперболичности.
Назвал он старшую дочь Фаиной
(Хорошо – не Георгиной)…
Тогда Раневская была на устах
И фразы, сказанные её в сердцах,
Разносились по большой стране.
И писалось мелкими стежками мулине
"Муля, не нервируй меня! " на платочке,
Чтобы уронить его на песочке
Перед скамейкой в парке,