– Ну-у-у, – скажете Вы, растягивая гласную и морща нос, – прямо таки Жан-Жак?
И уже обращаясь непосредственно к нашему знакомцу:
– А фамилия Ваша случайно не…?
На такие вопросы Жан-Жак не отвечал, со значительным видом смотря собеседнику в глаза и поднимая брови. Кто был поумнее и посмелее, тот свой взгляд не отводил, а использовал сказанную только что глупость себе же на пользу – ещё долго воспоминание о полученном впечатлении волновало и тревожило человека. И то правда, мне не раз приходилось испытывать это на себе. Нелишним будет сказать, что Жан-Жак был господин близорукий и кареглазый, а так как он был в то время уже в весьма почтенных летах, то можно было найти в его зрачках все оттенки дорогого, старого коньяка, да ещё с синей, едва заметной поволокой, словно коньяк тот виделся через стекло бокала. Что и говорить, опьяняющим был этот взгляд, многие не выдерживали.
После спектакля ему оказывалась особая честь – на руках относили его за кулисы, где он мог перевести дух, осмотреться, поразмышлять о своём окружении и ещё кое о ком… Этот «кое-кто» был с ним одной прекрасной крови – частью театрального реквизита, но если, таких как Жан-Жак, оригиналов в труппе было несколько, то этот «кое-кто» была (да, именно «была»!) единственной и абсолютной королевой, вершиной сверкающей и недосягаемой, привыкшей к любовным признаниям – выслушивать дифирамбы в свою честь становилось для неё уже рутиной. В молодости она даже собирала эти послания в альбом, но потом бросила. Имя её было почему-то греческое – Элени… Может быть это потому, что так звали прекрасную жену царя Менелая, но точно не могу сказать. Итак, старинный театральный стул Жан-Жак (повторяю, имя его менялось от постановки к постановке, но давайте уж так и будем называть его впредь какое-то время, чтобы не запутаться) был давно и безответно влюблён в такую же старинную, сверкающую хрусталём люстру, висящую под потолком за кулисами скромного театра и освещавшую собой все триумфы и провалы театральных действ. Когда-то очень давно её подвесили там после крайне неудачного спектакля, вскоре со скандалом снятого, и позабыли о ней, словно она была виновата в провале. Лишь однажды какие-то нетрезвые молодые люди, смеясь и путаясь в проводах, подвели к ней электричество; понравилось это может и не каждому, но всё оставили как есть, ибо в технике никто не разбирался, парней тех так и не нашли, а у местного электрика и без того дел было по горло. Сияла Элени под потолком в узеньком коридорчике как солнце, но особенно прекрасна она была театральной ночью, когда электричество выключали, и горячие тела прожекторов рампы остывали после всех страстей, происшедших на сцене. Тишина и темнота охватывали всё новые и новые пространства, и, словно далёкие звёзды, мерцали под потолком холодные искры хрустальных созвездий… Было от чего поехать умом натурам романтическим, но в один прекрасный день Жан-Жак сказал себе: