– Годы проходят, а ты всё не повзрослеешь никак… Ну посмотри же на себя! Каждый вечер, когда рабочие выносят тебя со сцены, освобождая место для новых декораций, и ты на их плечах, похожий на мёртвого Гамлета, коего несут суровые капитаны, проплываешь под Элени, парящей под потолком, ослепляющей тебя и обжигающей, ну разве ты не чувствуешь себя отверженным, обожжённым и незрячим?
Конечно, он это понимал. И вот однажды, запертый на складе реквизита среди прочих граждан этой необычной страны, он почему-то долго не мог уснуть. Вдруг почувствовав, что начал тяготиться переживаемым чувством, раз в год по капле дарившим тепло – и тогда оживала в его душе надежда, но чаще оставлявшим одиноко блуждать в каких-то жутких лабиринтах, старый Жан-Жак в бессилии опустил свои руки: это означало, что дирижёр завершил свой труд, музыка смолкла. Оркестр в его душе отставил свои инструменты и в молчании ещё чего-то от него ожидал, музыканты переглядывались и не расходились, а он всё пытался убедить себя, что наступила тишина. Звуки последних нот исчезли в прошлом, а в настоящем не было ничего, в чём бы он мог себя утвердить. Огляделся – пыль покрывала старые вещи вокруг, дышалось тяжело, через всю комнату неслышно пробежала мышь… В этом сером полумраке с ужасом прозрел он все грядущие годы, уже ожидающие его именно здесь, перехватило дыхание и захотелось было потревожить спящих, но так много их было вокруг, что оставил он в покое этих несчастных. И замыслил побег.
Непросто, очень непросто радикально изменить свою жизнь. Не верьте тому, кто говорит обратное. Подвести черту, шагнуть в другую реальность, зная, что к прежней возврата не будет – на это способен не каждый. Неудачный брак, постылая работа, вынужденное молчание или осознанная, жизнерадостная ложь…, да мало ли причин для ухода? Они у каждого свои, но наступает момент, когда разверзается под ногами земля и приходится прыгать чтобы спастись. Вот и скромный мой герой, не поймав в очередной раз с небес даже равнодушного взгляда, с какой-то странной лёгкостью решил обрести свободу от каждодневных сомнений, мучительных поисков собственного голоса в общем хоре… Какие путы следует оборвать прежде, он, конечно, не знал. Может быть, для начала поменять имя и отзываться, например, на Александра? Или какого-нибудь Лео? Что ж, пусть будет последнее, так короче. Неизвестность пугала Лео, насмотрелся он на подобные примеры. Кто-то (имена их хорошо запомнились) сумел вырваться на простор, но многие, очень многие возвращались, встречаемые кто смехом, кто презрением, редко кто – пониманием и сочувствием. Похожим на кого-то из них придётся стать и ему, раз желание обрести себя захватило его бесповоротно. Людям, тем хоть немного, но проще – они могут двигаться, договариваться, сопротивляться. Предметам же, кажущимся неодушевлёнными, остаётся только внушать окружающим свои желания и ждать. К чему он и приступил с успехом быстрым и неожиданным. Получилось так, что по неизвестным никому, кроме самого Лео, причинам, его перестали отправлять ночевать на склад, где в печали, как цирковые звери, проводили ночи его братья и сёстры по реквизиту. Перестав участвовать в спектаклях и обосновавшись в самом конце тёмного и длинного коридора, он первые дни наслаждался новым своим положением, которое так счастливо избавляло его от мучительной необходимости каждый день видеть Элени. Удивительно, но местечко, где он с такой радостью поселился, вскоре стало весьма популярным. Порой забредал сюда пожилой рабочий сцены, отсиживался, тяжело дыша, и уходил прочь по своим делам. Или артист, проходящий по коридору стремительной походкой, вдруг останавливался и, озираясь, навещал Лео в тёмном его закутке, доставал из кармана плоскую фляжку и прикладывался к ней. А однажды молодая парочка осыпала здесь друг друга поцелуями, тихо и счастливо смеясь. Жизнь настоящая, полная, неожиданная проходила перед беглецом Лео, и он продолжил внушать проходящим свои странные, запретные мысли, под действием которых угол этот вскоре опустел. Старый стул преодолел собственную неподвижность способом неоригинальным в наших краях – был он кем-то украден и таким романтическим образом покинул навсегда и театр, и его обитателей. И никто этого даже не заметил.