– Сними ее.
Я не сразу поняла, что дядя имел в виду. Затем вдруг осознала: да я ведь прежде не видела его рук без перчаток! Тонкие, бежевые, они не привлекали внимания. Я поспешно стянула перчатку с правой руки… И с усилием сглотнула образовавшийся в горле комок, увидев дряблую кожу, синеватую, словно у покойника. Вены бугрились.
– Я умею забирать чужую боль, раньше пригоршнями собирал ее в ладони. Боль льнула к рукам, цеплялась за них. Пальцы словно горели, – тихо сказал Фернвальд. Я перевернула его руку ладонью вверх. Линию жизни перечеркивал уродливый шрам. Дядя вдруг добавил с какой-то особенной злобой: – В этом не было почти никакого смысла. Всю боль не отнимешь, она вернется к хозяину и возьмет реванш. В итоге страдать будете оба. Единственный верный способ – вылечить. Но как раз лечить я не умею.
– Руки сильно болят?
– Уже нет. Ноют в непогоду.
Фернвальд надел перчатку, легко помассировал запястье.
– После смерти дочки я полгода не мог и пальцем пошевелить.
– Дочки?..
– Я разве не говорил? Ты живешь в ее комнате.
Он впервые перешел на «ты». Потолок в форме купола, нарисованные дракончики: теперь все встало на свои места.
– Не говорили.
– Расскажу. Не сейчас, позже, – Фернвальд снова замолчал, в этот раз надолго.
Решив, что разговор окончен, я собралась уходить. Дядя произнес мне в спину:
– Представляешь, у тебя теперь могла быть сестра-ровесница. Кузина, – поправился он. – Всего полгода разницы… Вы бы подружились.
– Я была бы очень рада, – ответила я честно.
На следующий день Фернвальд, казалось, забыл о нашем разговоре. Впрочем, я не приставала с расспросами: имеет право нести свою боль в одиночку. Тем более что даже Алану дядя многое не рассказывал, а ведь ассистент уже который год жил с ним под одной крышей, помогал в делах.
К слову, об Алане… В отличие от дяди, его не слишком любили: считали замкнутым, хмурым, неспособным поддержать светский разговор. Алан много работал, редко выбирался из поместья или из своего маленького кабинета в академии. Меня до сих пор раздражали его прямота и привычка резко менять тему, но мы все-таки сдружились по-настоящему. Рядом с Фернвальдом я чувствовала себя неуютно, тщательно следила за словами, боялась сделать что-нибудь не так, а с Аланом было спокойно и свободно.
Я согласилась стать его помощницей: делала записи под диктовку, приводила в порядок архив, относила письма на почту, передавала сообщения другим работникам. Иногда выдавались сложные дни, когда и мне приходилось до ночи задерживаться в академии. Но в остальное время Алан старался отпускать пораньше, давал время заняться своими делами. И украдкой наблюдал за мной.