– Вот-вот! Она все песни знала наизусть. Подпевала с начала до конца. Потом, когда мы шли с концерта, она научила меня нескольким песням. «Donna Donna», «We Shall Overcome». Дома я нашла их в «Ютьюбе». Аккорды простые. Сыграла, спела. Прекрасные песни! Суперский был вечер!
Это чувство эмоционального подъема мне знакомо. Я впервые попал на концерт Баэз, когда был еще младше, чем Селин сейчас. В темно-синей ночи звезды сияли так близко, что казалось, вот-вот упадут на сцену. От запаха котлет, жарившихся рядом с театром под открытым небом, текли слюнки. Пластмассовый стул был жестким и неудобным. Но когда Джоан сказала: «Теперь я хочу, чтобы мой голос услышали и вы, и те, кто остался за стенами», и начала петь без музыкального сопровождения – без гитары, без клавишных – семь тысяч человек затаили дыхание, а потом разразились аплодисментами. В тот момент мне казалось, что надежда, наполнившая мое сердце, когда я хлопал вместе с окружавшими меня тысячами людей, никогда меня не покинет. Вот видишь, говорил я сам себе. Ты не один. Эти люди – мое отечество. Теперь я знаю, где мое место. Именно тогда, в тот вечер, я решил, что буду журналистом.
– А знаешь, в свое время, чтобы добыть билет на концерт Джоан Баэз, нужно было провести ночь у Дворца культуры имени Ататюрка.
– В смысле? Почему?
Как объяснить человеку из поколения, которое все вопросы решает несколько раз ткнув пальцем в экран телефона, почему мы когда-то от руки заполняли анкеты для получения билетов на концерты Стамбульского фестиваля[17] и лично подавали их? Принятый в те годы порядок неожиданно показался мне до абсурда примитивным. Все это бумагомарание было похоже на детскую игру. Я вдруг почувствовал себя старым. И как всякому старику, мне захотелось начать делиться воспоминаниями, заново переживая былое, – но я побоялся, что Селин станет скучно, и промолчал.
Мой взгляд упал на столик за спиной Селин. Там, в уголке, из которого даже моря не было видно, сидели четыре старушки, играли в карты. В металлической пепельнице валялись окурки со следами помады. Собирая истории для своих публикаций, я общался с таким количеством стариков, что могу, сопоставив ряд признаков, по степени сухости кожи на шее и яркости света в глазах, по редкости волос и скрипу суставов, по хрипоте голоса и запаху тела определить, сколько человеку лет. Например, той крохотной старушке с выступающим подбородком, что сидела ближе к Селин, было никак не меньше восьмидесяти пяти. А та, что расположилась напротив нее и не могла отличить крести от пик, несмотря на очки с толстыми стеклами, была еще старше. Ей, может, уже и девяносто стукнуло.