Молчание Шахерезады - страница 54

Шрифт
Интервал


Ясемин наткнулась на Авинаша в одном безлюдном проходе в районе Тилькилик. Безумец, даже на склоне лет, так и не смог забыть Эдит. В нашу с Авинашем последнюю встречу я соединила кусочки мозаики из рассказов цыганки и поняла, какое место занимаю в получившейся картине. И та история, которую все повторял и повторял завладевший Сюмбюль призрак, была вовсе не бредом сумасшедшего, как утверждал доктор по нервным недугам, а чистой правдой.

Но поняла я это слишком поздно.

Когда Авинаш поведал мне эту историю, с того утра, когда мы нашли голое тело Сюмбюль под потолком, прошло полвека. На месте особняков с садами выросли многоэтажные дома, а задувавший в окна ветер пах не жасмином, а углем. Даже темные ночи, когда я пробиралась под полог позолоченной кровати в комнате в конце коридора, и те уже канули в прошлое, и безмолвная наложница Шахерезада была оставлена в башне особняка, обреченная на одиночество длиною в век.

Я расскажу,

поведаю обо всем.

Да заберет меня смерть

в этой башне полуразрушенного особняка.

II. Дождь из лягушек

Псомалани, 1919 год

– Плывут! Плывут! Английский консул объявил. На Кордоне уже даже лавочки закрывать начали! Если нам не верите, спуститесь и спросите сами. Рыбаки, плывшие мимо Лесбоса, видели корабли. Некоторые уже сейчас сидят на мешках и узлах. Завтра утром, еще затемно, корабли войдут в залив! Теперь уж точно!

Когда Ставрос с другими местными мальчишками прибежал, запыхавшись, на Псомалани, Хлебную площадь, Панайота с подружками прыгала через скакалку перед низкой стеной возле полицейского участка. По мальчишкам видно было, что они мчались со всех ног от самой набережной. Язык наружу, щеки розовые, в глазах – безумный огонек. Панайота взглянула украдкой на Ставроса. С висков на раскрасневшиеся щеки у него стекали струйки пота.

– Слышали? Плывут! – прокричал он недавно сломавшимся голосом.

А мальчишки позади него, как попугаи, повторяли:

– Плывут! Плывут! Слышали? Плывут! Как пить дать – завтра будут здесь!

Последнюю фразу они прокричали по-турецки. А затем принялись перечислять названия греческих броненосцев, которые знали с детства наизусть, как какую-нибудь считалку.

– Патрис, Темистоклис, Атромитос, Сириа… Они уже у Лесбоса!

Солнце уже скрылось, и только зеленые луга вдали, где проходила железная дорога, еще оставались освещенными. Мужчины в кофейне, увлеченные игрой в кости, мальчишек даже не заметили. Женщины, которые по своему обыкновению беседовали друг с другом, высунувшись из окон, тоже не прервали своей болтовни. Лишь беззубые старухи, перебиравшие чечевицу сидя на вынесенных из дома стульях, поцокали да головой покачали. Все вокруг было в пыли, но весь квартал окутывал свежий запах зацветших лимонов. Однако ж мать Нико внесла свою нотку: выложила перед дверью рыбные очистки, и в тот же миг крыши ожили – все кошки, с обеда гревшиеся на черепице, помчались на улицу Менекше.