Полина разомкнула веки и слабо улыбнулась, увидев над собою лицо Абросимова. В глазах графа читались одновременно обожание, благодарность, вернувшаяся боль.
– Почему? Почему? – тихо проговорил Дмитрий Константинович. – Почему вы имеете такую силу надо мной? Я знаю, что буду жалеть об этом… О том, что сейчас… Но все равно! Спасибо тебе. Спасибо, потому что…
Полина подняла руку, положила ладонь ему на затылок, притянула его голову, прижала к своей груди. Пальцы другой руки зарылись в его седые волосы.
– Пожалуйста, – прошептала она, – не говори ничего. Хороший мой, бедный мой, не говори. У нас еще будет время, чтобы поговорить, у нас теперь будет много времени. Я не уйду от тебя. Слышишь? Не уйду. Даже если ты будешь гнать меня. А теперь молчи. Мне очень хорошо, мне хорошо с тобой. Понимаешь? И тебе хорошо. Ведь правда? Пусть нам будет хорошо. Молчи.
Абросимов замер. Он осторожно касался губами груди Полины. Действительно, не хотелось двигаться, не хотелось говорить, было лишь одно желание: пусть это мгновение длится вечно, пусть не кончается никогда. Схожие чувства он испытывал очень давно, в далеком детстве, когда мать перед сном, положив его голову себе на колени, расчесывала его тогда длинные и густые волосы редким гребнем, шепча своему мальчику что-то очень ласковое.
* * *
Ночь они провели в одной постели, забывшись сном лишь под утро. Абросимов сам удивлялся своей страсти, сделавшей его, казалось, лет на двадцать моложе. Оба они избегали объяснений, словно забыв обо всем, что было между ними прежде.
Граф проснулся от ласкового поцелуя Полины, когда солнце, пробиваясь через приоткрытые шторы, уже осветило спальню. Жена склонилась над ним и сказала серьезно и тихо:
– Молю об одном: поверь, я не играю с тобой. Я грешна, но сейчас говорю искренне. Мне надо много сказать вам… тебе. Прошу, выслушай меня и знай: я не та, что раньше. Давай поговорим в твоем кабинете после завтрака.
Не дожидаясь ответа, Полина легко поднялась, подошла к креслу, на котором лежал халат графа, явив взору Абросимова совершенство линий своей обнаженной спины, и направилась в ванную. Дмитрий Константинович тоже встал и начал медленно одеваться. Он даже не размышлял над тем, как следует ему держать себя с женой, зная, что любые построения трезвого рассудка окажутся немедленно разрушены взглядом этих сине-зеленых глаз, чуть заметным кивком обрамленной рыжими локонами головы, изящным изгибом тонкой шеи…