– Знать мало стукнулась, – язвительно проворчал Андрей Петрович.
– Я, батюшка, уже не дитя малое, – не замечая отцовского сарказма, продолжала Александра. – Уж и под венцом стояла и вдовой сделалась, сын у меня, коли запамятовали. Негоже меня, как куклу, с места на место без спросу переставлять.
Бригадир тоже начал закипать.
– Отчего же без спросу? Вот, спрашиваю. Только, ежели ты такова, то и спрос с тебя другой. Своим умом, говоришь, крепка сделалась? Так изволь, сделай милость, открой глазоньки и посмотри внимательно да не за спину и не под ноги, а вперед. Спрятаться решила? Думаешь, не вижу? Ты ведь Неживина по рождению. А Неживины никогда ни от кого не бегали. И от себя не бегали! Помещицей надумала заделаться? Это в двадцать-то лет! Ты еще в монашки постригись!
– Мне, батюшка, девятнадцать.
– Лучше твоего знаю. Не смей отца перебивать!
С минуту они молчали, каждый старался укротить свой горячий норов. Первой заговорила дочь.
– Извините мою резкость и непочтительность, батюшка, но я не понимаю, чем уж так плоха жизнь помещицы.
– И ты меня прости, коли есть за что. А жизнь сельская ничем не плоха. Всем она хороша… Это-то и худо. Почему сей парадокс? Вот почему: каждому овощу свое время, или, как сказано в Писании: «Время разбрасывать камни и время собирать каменья». Я счастливой тебя хочу видеть. Ведаешь ведь, в чем счастье молодости.
Сашенька молчала, глядя в окно, на проплывавшие мимо унылые заросли придорожной ольхи, которые все никак не кончались.
– Ведомо тебе? Ответь. Пересиль себя и ответь.
Ольшаник кончился, карета стала забирать в гору, мелькнула синь реки, дальний высокий бор… Сашенька повернула к отцу побледневшее лицо:
– Вы, вы… Прошу… Вы делаете мне больно.
Бригадир вдруг быстро закрыл глаза руками и тихо по-стариковски всхлипнул.
– Батюшка!
– Я ничего. Я сейчас.
Сделав над собою усилие, Неживин опустил еще чуть дрожащие руки на колени. Экипаж подъезжал к поместью.
– Вот и прибыли, – промолвил Андрей Петрович, крепко ухватил дочь за плечо и быстро поцеловал ее в щеку.
– Прости меня, дочка, дурака старого. Только ты оттаешь. Верю, что оттаешь.
Не дожидаясь, пока повозка остановится, бригадир распахнул дверцу, соскочил на землю и, задорно подпрыгивая, поспешил к амбару, откуда доносился дробный стук топоров.
У Сашеньки от тряски и душевных переживаний разболелась голова. Она прошла к себе, долго сидела, уставив взор в свежеструганные доски стены. В капельке смолы отчаянно билась прилипшая мошка. Через некоторое время ей удалось освободиться, и она неслышно взвилась к приотворенному окну в светлый вечер.