И всё же, каждый раз, когда я пытался вырваться из этой тёмной сущности, она застёгивала вокруг меня свои цепи. Я вновь впадал в полное молчание, во вздохе отражался страх и забвение. Я понимал – за каждым углом ждал лишь ещё один день, когда я опять окажусь в цепких лапах и вновь попрошу себя выжить в этом городе с разбитыми окнами и сердцами.
Пьеса на мрачной сцене
Свет из колонок бил в уши, будто мощный тенор, пытаясь заглушить все томления, накопившиеся в моём сердце. Я медленно откатывался к задним рядами зала, позволяя музыке смеяться над своей внутренней борьбой. Каждый её бит всегда навсегда придавал мне смелости – не той, которой я когда-то обладал, а какой-то абстрактной, отрезанной от реальности, как нарисованное на стене граффити, ещё свежевыкрашенное, но скоро облупится под тяжестью дождя.
Среди толпы я обнаружил себя на грани бесплодного существования. Всё казалось однообразным, рутинным, как прогорклый пузырь на закуску. Это замкнутое пространство притягивало людей, как черные дыры – всему свету, и каждый, кто входил сюда, привносил часть своего душевного разорения на этот танцевальный холст. Мужчины с израненными руками, женщины с провалами под глазами, когда-то блестящие, как луна, теперь казались лишь тёмными пятнами на фоне сквозящего хаоса.
Я наткнулся на старую знакомую, Лилю, которая пела там, где когда-то смеялись. Она была живым олицетворением угнетённой надежды, черепаховой скорлупой с треснувшей раковиной, но в её взгляде всё ещё жила искра.
– Ты опять здесь, – сказала она, сначала с улыбкой, но вскоре её губы дрогнули, и на них замечались следы грусти, которую она не могла скрыть.
– А где же ещё? – отозвался я, произнося слова почти механически. – Мир за этим прервом не намного лучше.
Лиля хмыкнула, и её взгляд пробежал мимо меня, как будто она искала что-то, что давно потеряла в повседневности.
– Знаешь, – произнесла она тихо, – скоро придёт утро, и мы снова будем здесь. Но, пока мы остаёмся в этом миражном свете, давай попробуем забыть.
С каждым словом я ощущал, как мёртвая кожа вокруг меня затвердела. Я не искал утешения, но иногда слышать о том, что кто-то разделяет твою боль, было почти как наркотик. Это было примитивное желание – ощущение, что кто-то чувствует то же, что и ты, хоть на миг, хоть в этой тёмной бездне.