Снова усаживаюсь в угол, закрываю голову и уши руками. В детстве, когда мама с папой часто ругались, я также пряталась за стенкой. Напевала дурацкие детские песенки сквозь слезы, раскачивалась взад-вперед и ждала, когда шум стихнет.
– Рано или поздно ты выйдешь. Никуда не денешься, – последнее, что он сказал мне через дверь.
Тарас громко бьет посуду, сыплет ругательствами и кому-то звонит. Я слышу это отдаленно, но четко. Все звуки смешиваются в один долгий гул, под который я закрываю глаза, и, кажется, на стрессе выключаюсь.
Дергаюсь и ударяюсь больно коленом о скол кафеля, когда противный сигнал дверного звонка заставляет сердце завестись заново.
«Он пришел, чтобы помочь…»
Звонят дважды. Звонок слышится так громко, что закладывает уши. Сотни мыслей начинают бродить в голове как по лабиринту.
«Он пришел, чтобы помочь…»
«А если это охрана Тараса? Зачем он ее сюда позвал?»
«На прошлой неделе этажом выше заселились соседи. Может, это они? Хотя, какие, к черту, соседи?»
Подхожу к двери и прислушиваюсь. Ничего не слышно, даже шагов Уварова. Это пугает еще больше. Неизвестность всегда страшит. Неизвестность и боль.
– Полицию, что ль, вызвала? – наконец-то слышу голос мужа.
Он надменный и высокомерный. Будто его не страшит наказание. Ведь Тарас его не получит. Ему все позволено: бить, издеваться, шантажировать, держать в страхе и неведении.
– Неужели ты еще не поняла, что это бесполезно? – устало говорит, проходя мимо двери в коридор.
Слышу, как щелкает замок и открывается дверь. Со скрипом. Смазать-то некому. Муж может только приходить, разбрасывать вещи, угрожать, а вот смазать дверь – нет.
Сама стараюсь перебороть страх и приоткрываю свою дверь.
– Добрый день, – вежливо здоровается Тарас. На людях он вообще замечательный муж, показательно-правильный до рвоты, – а Вы к кому?
Делаю тихие шажки на носочки. Мне бы одним глазком взглянуть, кто пришел.
Уже за несколько метров улавливаю ненавистную туалетную воду. Я чувствую ее на работе весь день, этот аромат даже не заглушает тушеную баранину, у которой специфический запах.
А следом в поле моего зрения попадает татуированная рука, которой он оперся о косяк двери. Уверенный, даже слишком, брови сведены к переносице, ноздри от ярости раздувается как у быка на корриде, губы в одну тонкую линию сжаты. Кажется грубым, неотесанным дровосеком.