– Хорошо, я расскажу вам, но не о себе, а про одну девушку по имени Лина.
– Я весь внимание.
Марсельеза
У Лины не было отца, и всю жизнь она искала защитника, сама этого не осознавая. Но первыми мужчинами у нее были не защитники, а завоеватели, или даже жулики, пчелы-трутни, снимавшие сладкий медок и улетавшие прочь. Она не жалела о них, но рассчитывала встретить благородного человека, похожего на рыцаря, с идеалами, с пламенным взором и чтобы он был борцом за справедливость и отомстил за ее поруганную честность и несбывшиеся мечты, за одну очень серьезную ошибку, едва не стоившую ей жизни. По этой причине из круга ее внимания были автоматически исключены лица мужского пола младше тридцати, но к несчастью, нужная ей возрастная категория была под надежной охраной супружеских глаз и малолетних чад. Эти мужчины носили в карманах авоськи и бегали в ближайший магазин при любом намеке на появление импортных консервов или отечественных кур. Да, это было много лет назад, когда куры еще сохраняли естественную жесткость, которую население ошибочно принимало за итог двадцатилетнего хранения стратегических запасов на случай войны. Лина не бегала в магазины: в Институте была отличная и недорогая столовая, а на ужин можно было прикупить пару пирожков. Она работала машинисткой и готовилась в вуз. Однажды в институтской библиотеке она встретила мужчину, который спрашивал журнал, взятый ею, и они познакомились. Он работал в отделе новейших исследований, и она решила, что с таким сотрудником стоит наладить контакт, пообещала поскорее сдать журнал. После работы они пошли вместе до метро. Говорили о литературе, он оказался франкоманом, обожал Золя и Роллана, она же читала только Саган, прочтите «Очарованную душу», говорил он, намекая, кажется, на то, что очарован ею.
Стояли первые дни августа. Теплый воздух, мягкие облака над Москвой, апельсиновый круг солнца в банановом желе подкрашенных облаков – намек на экзотику – вверху, над бытом и заботами. Внизу – спешащие к метро женщины с сетками, мужчины в галстуках и с портфелями. Впереди цокала каблучками кадровичка Александра Ивановна, и он сказал:
– Не хочу смотреть на этих сумчатых. Пойдемте на бульвары.
Увел ее от сутолоки тротуаров в шелест зелени, сквозь которую проглядывали старые особнячки; усики троллейбусов рассекали нотные линейки проводов. Заалел кусочек неба над столицей, как флаг, который утягивался кем-то невидимым за край земли, становясь все меньше, и хотелось по – фаустовски крикнуть: остановись, мгновенье! Мелькали улицы и переулки, новый знакомый что-то рассказывал, и Лину уносило вихрем незнакомых чувств. Казалось, вот оно, чудо: человек, который тебя понимает, и ничего, что ему, кажется, под полтинник, дружить можно, только он похож на ветер, а это пугает. Взял душу в свои руки, поднял над миром, как Ариэль, показал виды сверху: летим со мной. Она не хотела летать, боялась высоты, да и темнело уже. Простились у метро, он руку поцеловал, и сразу стало смутно-тревожно; Ариэль ушел по параллельной улице, в свой параллельный мир, она же медленно приходила в себя. Вечер подсылал темных крокодилов, притаившихся в дворах-колодцах, в коже началось шевеление невидимых мурашек – стало прохладно, внутри поселилось отчаянное нежелание думать и анализировать. Не каждому дано так приподняться над бытом, как надоели уже эти очереди, этот дефицит, талоны на масло, депрессивные фильмы: про маленькую Веру, живущую на Черноморском побережье но при этом такую несчастную, про теневиков, жуликов и криминальных гениев! Вот оно, светлое чувство доверия и волнение от предстоящей завтра встречи – он будет ждать за метро, у него библиотечный день в биб-ке Ленина, как они отписываются в журнале посещений. Где он живет она не спросила, и решила, что такому умному человеку полагается просторная квартира на Кутузовском, и вдруг поняла, что не знает, свободен ли Виктор Кокорович. У него не было с собой ни портфеля, ни других опознавательных признаков принадлежности к определенному быту. Скорее всего, не свободен. Но он был ей нужен, очень нужен!