Другая ипостась поэзии – литургическая. Поэзия интимно связана с будущим и прошлым, с мифом. Многие религиозные тексты написаны поэтами. Подлинная поэзия есть религиозное творчество, не каноническое, но угодное Богу, по сути, дерзостное стремление познать мир, трансцендентный нашему, но вовсе не оторванный от него. Звучит как манифест символистов, но в моем случае иначе и быть не может. Моей колыбельной была «Незнакомка» Блока, и я не помню себя не знающим этого стихотворения наизусть. Поэтому не возражаю, когда меня называют последователем символистов.
В шестидесятые годы был диссидентом, до начала перестройки – «невыездным». Граница для меня открылась в 1989-м, с тех пор половину времени провожу за пределами России. Неудивительно, что тема странствий стала одной из главных. Что же, «странствие» и «пространство» – однокоренные слова, а пространство – вечная тема поэзии, чрезвычайно мне близкая.
Октябрь, 2004 год
Мои воспоминания о Я.Б. Зельдовиче
В пятьдесят шестом году, оканчивая среднюю школу, я, как и многие мои сверстники, бредил физикой (и лишь отчасти – математикой). В кругу моих друзей известные отечественные физики были кумирами. Среди них Яков Борисович Зельдович был личностью особенно легендарной. Подумать только: в тридцать два года – член-корреспондент и сколько-то уже раз Герой и Лауреат; лаборант, не окончивший университета и прыгнувший прямо в кандидаты наук. Это про него, а не про Сахарова, который был тогда гораздо менее известен, говорили: «отец нашей бомбы». При том толком никто ничего не знал, и говорили только со своими, вполголоса и с оглядкой. Сталин умер совсем недавно, и обсуждать подобные темы с кем попало было небезопасно. Увы, однажды я имел возможность в этом убедиться. Но это – предмет для совсем другого разговора.
В 1958 г. я стал учеником Роальда Сагдеева, тогда еще кандидата наук, но подающего большие надежды. Первое, что он велел мне сделать – прочесть монографию Я.Б. Зельдовича об ударных волнах. Я сделал это довольно быстро и с удовольствием. Книга оказалась написанной ясно и увлекательно. Она на всю жизнь привила мне любовь к гидродинамике и во многом повлияла на мои научные вкусы. Так что я позволяю себе считать Якова Борисовича одним из моих заочных научных учителей.
Судьба моя складывалась извилисто. Летом 1960 г. я оказался в московском Институте атомной энергии, в отделе Будкера, в качестве лаборанта пятого разряда. Звание было невысокое, но пример Зельдовича меня вдохновлял. К тому же платили мне совсем неплохо, я думаю лучше, чем в свое время Якову Борисовичу, и еще освобождали от армии. Через год я вслед за Сагдеевым переехал в новосибирский Академгородок, где был принят на четвертый курс физического факультета, на вполне очное отделение. При этом до окончания университета за мной сохранялось место лаборанта в новосибирском Институте ядерной физики (ныне имени Будкера). Такое было возможно только в том месте и в те времена. Этот текст не о Будкере и Сагдееве, но я просто не могу не вспомнить их добрым словом за то, что они тогда для меня сделали.