– Ой ли? – одновременно с недоверием и надеждой произнесла мать.
– На полковых учениях обморозил ноги, но свою задачу выполнил.
Больше мать вопросов не задавала. Она печально и нежно смотрела на своего вновь обретенного сына, думала, что, может, и к лучшему все это. Живой ведь и на глазах теперь все время будет. Невесту найду ему, внуки пойдут. Старость станет в радость, не то, что теперь. А между тем она не забывала потчевать гостей водкой. Вскоре они разогрелись, стали спорить о чем-то своем, непонятном. Евдокия Ивановна сначала пыталась вникнуть в суть их спора, но вскоре поняла, что от нее этого не ждут, и успокоилась, замолчав. Наталья, хоть и сидела за общим столом, оставалась чужой. Евдокия Ивановна даже не представила ее. То ли забыла под впечатлением происходящего, то ли не сочла нужным. Офицеры то и дело бросали на нее изучающие откровенные взгляды, но она упорно никого не замечала. Она была всего лишь прислугой, ее делом было следить за порядком на столе. Через пару часов Степан медленно повалился на диван. Оба офицера сразу поднялись из-за стола, уложили осторожно ноги инвалида на диван, поблагодарили хозяйку за гостеприимство, поклонились кивком головы на сей раз обеим дамам и быстро ушли. У Натальи от этого сдержанного знака уважения, а может просто внимания, потеплело на душе, а Евдокия Ивановна с нежной грустью смотрела на спящего пьяного сына. В героизм сына ей что-то не верилось.
Степан проспал до утра. Проснувшись, он увидел сидящую рядом с диваном мать.
– Ну что, горюшко мое, выспался? Мыться, бриться будешь?
– Кому это теперь нужно, для кого стараться. И так сойдет, – равнодушно ответил сын.
– Как для кого? – растерялась мать. Ты ж совсем молодой, не надо опускаться. Отец уже совсем плохим был, а продолжал следить за собой. Цирюльник раз в неделю приходил до самой его смерти.
– С моей пенсией я не могу цирюльника на дом вызывать.
– А я тогда на что нужна. Все, что покойный оставил, и твоим является. Можем себе такое позволить.
– Ой, оставь это, мама. Тоже мне, княгиня.
– Княгиня, не княгиня, а все ж из дворянского рода, – с гордостью и обидой в голосе отпарировала Евдокия Ивановна. – Не бунтовали бы мои предки против царя, да и мужнины тоже, так жили бы теперь не в этом захолустье и пили, ели бы по-царски.