где правит бал туманный Альбион;
и в правила – входить
казачьим шашкам
в чужой крестец
через чужой погон.
Разрублен мир
на бедных и богатых.
Рубцы границ дымятся в письменах.
Считали деньги в каменных палатах,
чернел над книгой мудрости монах.
Опять в крови крыло совы Минервы.
Двадцатый век в конце путей лихих.
Восток и Запад натянули нервы.
Россия-мать, что в правилах твоих?
Есть правила: быть стогу и корчаге,
быть пахоте чернее, чем мазут;
есть правила оврага и бумаги;
над пропастью по правилам идут.
А пропасть эта – русская натура,
сама собой же клятая не раз,
в ней – щедрость, диктатура, пуля-дура
и слёзы над травинкой в смертный час.
То подаёт печатный пряник
(гостю),
то распрямит,
то – мордой по стерне…
Мне кажется торчащей в небо костью
любой из обелисков по стране.
Двадцатый век кончается.
И вроде
я вижу горы, степи и межу,
мышей в стогу,
послов в Алмазном фонде…
Россия. Ночь. Один в стогу лежу.
Песок не сжёг.
Болото не всосало.
В меду не утопил закон тайги.
Я молниями резал хлеб и сало.
Я облаками чистил сапоги.
Мой день восстал!
Он требует расплаты,
он раскалился злостью добела.
Мне мало силы
клевера и мяты.
Прощайте, мыши, у меня дела.