– Таких не держим, но сначала себя заколю.
Оля вернулась к плите, незаметно смахнув крупные слезы, надеясь, что он не заметит. Но это было не так, и Максим Сергеевич видел каждую ее слезинку, понимая, как на самом деле тяжело дочери с ними, со школой, со сверстниками. И как он уже стар и беспомощен, чтобы помочь ей, хотя бы советом. А давно ли он стал Максимом Сергеевичем? Давно ли сам себя стал так называть, потеряв последнюю ниточку с тем молодым и молчаливым парнем, жившим в нем долгие десятилетия. Он никак не мог понять, почему окружающие его воспринимают всерьез, прислушиваются к нему, ведь внутри него был все тот же неуверенный и сомневающийся, но упорный юноша, который исчез сам, внезапно, как резко кончается детство, когда ребенок сталкивается с настоящей болью или трагедией, когда родители уже не могут ему помочь, когда никто не может ему помочь.
– Мама заходила, – она поставила перед ним тарелку с салатом и котлетами, густо измазанными домашней горчицей, как он любит, чтобы глаз выдери.
– Как у нее дела? – без эмоций спросил он, наливая чай из заварочного чайника, чифирь, как ворчала теща. В целом она была неплохая женщина, если бы не ворчала по каждому поводу.
– Не знаю. Выглядит хорошо, а, по-моему, ей хреново, – Оля села, не снимая фартук.
– Котлеты ешь, от белков не толстеют.
– Не хочу. Я пока готовила, три съела. Пап, я не вру, могу рыгнуть, сам почуешь, – она надулась, желая изрыгнуть огриковскую отрыжку.
– Не надо, охотно верю, – засмеялся он. Детская игра в огриков была их маленькой семейной тайной. Дома можно было вести себя как хочешь, в допустимых рамках.
– Она с тобой хотела увидеться, ну и со мной немного. А ты опять не пришел вовремя. Знаешь, как ее это разозлило! Я по глазам видела. Она хотела с тобой поговорить, готовилась, наверное, вот и разозлилась.
– Странно, какое она имеет теперь отношение к тому, когда я прихожу?
– Ой, вот только не начинай, – Оля закатила глаза, едва не свалившись со стула, желая показать, как ее все это достало.
– Я кончил, можешь откатываться назад.
– Ага, а она никак не могла успокоиться. Совсем не изменилась. Знаешь, она хочет, чтобы я с ней поехала в Турцию через три недели, у нее как раз отпуск. Только мы вдвоем, понимаешь?
– Не-а, – он встал и положил себе вторую тарелку все с горкой, дома все было лучше, кроме одиночества. Он застыл над тарелкой, в очередной раз проворачивая заржавевший механизм самокопания, не желавший разбираться, почему он живет на работе. «Бескомпенсационная защитная реакция», так называл его толстокожесть коллега Тимур уже Каримович, как время летит, транквилизировавшийся шутерами и жуткими бродилками вместе с женой, работавшей в диспансере при больнице.– Папа, она поедет одна, то есть со мной. Вот только не говори, что ты ничего не понял! – возмутилась Оля и захрустела латуком.