– Он дождется тебя. Не подводи ни его, ни меня.
– А…то…ие…меи? Зачем…ни? – поинтересовался Радан, затолкав за зубы мешавшийся хлеб – щеки раздулись, как у хомяка.
– Или жуй, или спрашивай. Посмотри, сколько крошек после тебя!
Радан вытаращил глаза на белые крапинки на полу и столе и ретировался за дверь, пока его не заставили убирать.
Солнце оторвалось от горизонта, теряя кровавый цвет, – бледность светила и здесь мерилась золотом. Странные блики горели в небе, словно на дне банки, вращаемой на свету.
– Что это? – спросил Радан у Ситры и показал на яркие точки в вышине. Змей двинулся еще быстрее. – Тебе трудно ответить? – не отставал Радан, и зверь понял: себе дороже.
– Колпак.
– Что еще за Колпак?
– Заслон.
– От чего?
– От дождя. От взглядов.
– А нельзя просто каждому выдать зонтик? – Радан недоуменно вертел головой, разглядывая играющие на солнце белые отблески, вспыхивавшие то тут, то там.
– Как-то не догадались – тебя, видно, ждали.
– Не, ну правда.
– Все, интервью закончилось.
– Ого, какие ты слова знаешь! – Радан с любопытством посмотрел на Ситру.
– Не в лесу, вроде, и живу.
– Ага, в бутылке, как мышь.
– Ты тоже, теперь здесь, крысеныш! Если до тебя до сих пор не дошло.
– Это ненадолго.
Взъярившийся было Ситра посмотрел на Радана с изумлением, а потом оглушительно расхохотался, показав клыки и кадык дну банки, которой они были накрыты. В этом смехе, будто возвратившемся из-под купола, Радан заметно приуныл, так что зверю даже сделалось жаль его, дурачка. Самую малость.
От реки, мимо которой они проходили, веяло не холодной прелой сыростью, а сухим терпким жаром.
– Как такое возможно? – не унимался Радан, не взывавший, однако, ни к кому конкретно.
– Еще что-нибудь спроси, и я тебя туда сброшу – сам все и распробуешь.
Радан не очень поверил в то, что этим и кончится, но немного обиделся и потому помолчал шагов шесть или восемь.
– Да ладно тебе, чего ты выделываешься?
– Хватит клювом щелкать – запоминай дорогу. Я тебя первый и последний раз провожаю.
– Какие все важные, с ума бы не сойти… Вот если бы ты оказался у меня дома, я бы тебе все рассказал и показал. И заброшенный завод, где в прошлом марте нашли человека с отверткой в шее, а в этом октябре – женщину без одежды. Такое место, знаешь, злое. Делай что хочешь – никто не узнает. Там ребята постарше, в основном, собираются, травы дунуть или водяры бахнуть да с девчонками позажигать, а мы на великах иногда катаемся, – Радан вдруг споткнулся и поправился, – катались… – затем продолжил обзорную экскурсию в тоннели уже ссыхающейся памяти, как будто от самого себя отгоняя прошедшее время. – И еще парк показал бы, где, типа, гуляют туберкулезники. Там ни одной тропинки нет. Все травой заросло по колено. А в июне вечером – просто смерть. Комары зажирают… И про тюрягу, где зэки из окон бросают записки, которые никто не читает. Они размокают под дождем, чернила стираются, а потом дворник сметает их все без разбора. Я как-то думал, что листья такие же письма сбрасывают. С размытыми чернилами. Немые.