«А ведь это сюжет», – подумал Леднёв. Он доказывал в очерке, что эта девушка достаточно заплатила за свое преступление, и держать ее дальше в неволе – никчемное юридическое злопамятство. Он просил Верховный суд сократить ее срок до отбытого. Написал сдержанно и в то же время проникновенно. А потом добился встречи с председателем Верховного суда, и тот обещал отнестись со всем вниманием. К тому же редакция поддержала его письменным ходатайством. Газета была солидная, отказать ей было невозможно.
Леднёву еще не приходилось участвовать в освобождении человека. Взбудораженный, он бродил по берегу неспокойного октябрьского Черного моря. Это был санаторий «Айвазовский» близ Алушты, где раньше наслаждались морем, фруктами и царским комфортом только большие партийные бонзы. Он приехал сюда на случайно освободившееся место, всего на неделю. Но ему хватило бы и одного часа, чтобы сравнить, где находится он, и где находится Каткова. Она – в женском зверинце (а как еще назвать колонию, где женщины кругом в клетках-локалках), он – в раю. И ему было неловко, стыдно. Хотя, казалось бы, с чего вдруг? Кто она ему, эта Каткова? Никто.
Купанье в море не обещало удовольствия. Он пошел в бассейн с морской водой и отвел душу. А вечером получил от Катковой другое письмо. «Михаил, я все думаю: это, конечно, судьба. Не знаю, как дальше повернутся события, освободят меня, или мне не повезет, я буду испытывать к вам чувство, которое никогда ни к кому не испытывала. Я презирала мужчин, и думала, что это навсегда. И вот… Это точно судьба».
А на следующее утро еще письмо. «Я нашла в газете вашу фотографию и теперь она всегда при мне. Как только остаюсь одна, достаю ее… Не бойтесь, я вас не подставлю. Это письмо уйдет к вам на волю не обычным путем, а человеку, который его пронесет через вахту, я верю, как самой себе».
Ошибок было мало, в основном не хватало запятых. Но ни одного жаргонного словечка. Это письмо могла написать нормальная девушка, никакая не зэчка. Но это написала именно зэчка, которой вдруг засветила досрочка – выскочить раньше звонка на целых четыре года. В ней бродит хмель неизбежного освобождения, не больше того. Так думал Леднёв, сидя в огромной лоджии своего номера перед панорамой моря.
Леднёв был только отчасти журналист. Его первой профессией была криминология. Наука о психологии преступников. Он просто обязан был сейчас размышлять о Катковой и во всем сомневаться. Ее освобождение было для него вопросом личного престижа. Если она снова сядет, это обязательно попадет в печать. «Хозяин» колонии, который имел на Каткову свои виды, пообещал Леднёву, что он об этом побеспокоится.