А может быть все это просто от безделья? Слишком уж долго наш добрый император ни с кем не воюет. Да и вообще, что-то подозрительно тихо в Европе в последние месяцы: ни войн, ни крестовых походов. Пожалуй что со времен Лепанто нам не довелось толком размяться, не считать же сражениями пограничные стычки в Хорватии. Впрочем, воевать я не люблю. Поэтому, когда мне предложили охранять императора Рудольфа, размышлял я недолго. Надо сказать, что с моей рожей стражником, тем более – сотником, стать нелегко. Дураком я никогда не был и прекрасно понимаю, что охрана государя, это не просто служба, но и в значительной мере политика, то есть – надувание щек. Стражник властителя может, а иногда даже и должен, попасться на глаза знатным гостям, в том числе и тем, на кого правитель хочет произвести впечатление. Поэтому вид страже следует иметь бравый и благообразный, в общем – приятный глазу. И уж явно не такой, как у меня.
Меня не зря прозвали Меченым и последнее, что вызывает моя внешность, это приятные мысли. Отнюдь. А некоторых так и просто передергивает при одном только взгляде на мое лицо. Но господин Ланг, с которым я познакомился на Мальте, имеет на этот счет свое мнение, которое, без особого труда, сделал мнением императора Рудольфа. Он уверил его, что такая образина как моя только оттеняет божественную красоту Государя, а, заодно, ввергает в трепет врагов. Насчет красоты императора не скажу, но ввергать в трепет всех подряд для меня труда не составляет и император в этом убедился, что и обеспечило мне, в конце концов, место капитана императорской стражи в Граде. Впрочем, подозреваю, что заинтересовал я Рудольфа не как страшила, а скорее как забавный уродец, еще один экземпляр его кунсткамеры. Ну и пусть.
В Прагу я попал благодаря все тому же Лангу. Помню, как сразу после Лепанто мы встретились в одном из кабаков Рагузы6, где оставшиеся в живых морпехи пропивали османское золото. Веселье было в самом разгаре, когда зазвенел дверной колокольчик и в проеме появились еще двое посетителей. Дело было ночью, а на уличном освещении в венецианских городах принято экономить, так что их лица было освещены более чем тускло. И, тем не менее, я сразу узнал обоих.
Впервые судьба свела нас с Лангом в Сент-Анжело, где я лежал с разрубленным османским ятаганом лицом. Филиппу тогда еще было ой-как далеко до придворной карьеры и он служил всего лишь лекарем у рыцарей. Но уже тогда он был изрядным пронырой и приторговывал магической настойкой фон Гогенгейма, именуемой “лауданум”. Золото в те дни не стоило ничего, как и человеческая жизнь, а вот забыться хотелось слишком многим. Мне так уж точно. Когда тебе разрубят пол-лица, то жизнь как бы делится напополам, будто разрубленная тем же самым клинком. И первое, что увидел в этой новой жизни мой оставшийся глаз, была его ухмыляющаяся физиономия. Сицилийцы и немногие оставшиеся в живых рыцари уже прогнали турок, кормили в крепости хорошо, торопиться было некуда и я пролеживал дни за днями на койке. Зеркало я выбросил сразу, едва взглянув в него и никого больше не хотел видеть, потому что видел свое отражение в глазах посетителей. Впрочем, никто и не приходил, просто некому было, Почти некому, ведь большинство защитников острова полегли в бою.. Зашел только, сильно хромая, старый де ла Валетт, вздрогнул, покачал головой и быстро ушел, ни сказав ни слова. А вот Ланга мое уродство, казалось бы, совсем не смущало. Он приходил часто, носа не воротил, не вздрагивал и даже позволял себе иронизировать по поводу моих увечий. Мне, как ни странно, становилось легче от его примитивных шуточек. Сомневаюсь что он был слишком уж умелым лекарем (мою рожу, возможно и к лучшему, зашивал местный еврей), зато прохиндеем он был знатным. Говорили про него разное: и то что он “приделал ноги” солидной доле добычи, и то, что мухлевал с продовольствием. Некоторые даже утверждали, что он присвоил целую османскую каракку, полную благовоний и продал ее где-то в Леванте. Во время моего госпитального лежания мне удалось узнать его поближе и я был готов поверить всему, что про него болтали. Близкими друзьями мы, пожалуй, не стали, но расстались по-дружески, хотя и немного неожиданно. Дело в том, что он пропал, исчез, как раз за день до того, как я сел на галеру, идущую в Неаполь. Сильно подозревяю, что это было связано с ревизией, затеянной Магистром. За те три года, что минули после мальтийских дел, я ничего о нем не слышал и, разумеется, не ожидал встретить.