– Что-то не так?
– Прости, но… (тебе не стоит больше ко мне приходить, – едва не сказал он, но именно что – едва. Поскольку ему совсем не хотелось, чтобы она перестала приходить. Это было все равно что выдернуть с корнем едва проклюнувшееся деревце или прекрасный цветок просто потому, что тот вырос в неположенном месте).
Он собрался с духом.
– Тебе известная такая фамилия – Горицкий?
Ее лицо немедленно вспыхнуло. Собственно, пояснений не требовалось.
– Откуда ты знаешь? – голос ее зазвучал сдавленно.
Волконский вздохнул. Отвел глаза. По какому праву он решил тут учинить ей допрос? Сейчас она встанет и уйдет, чтобы больше не приходить, и правильно сделает. Кто его за язык тянул?
Но она не ушла. Хоть со стула и встала. Отошла к окну, повернувшись к Сергею спиной.
– Ну да, – сказала глухо, – Были между нами отношения. Сейчас нет.
Обернулась.
– Это имеет для тебя значение? Как-то… задевает?
– Нет, – сказал Волконский поспешно, ибо в этот момент действительно испугался, что она может уйти.
Встал с кровати, схватившись за костыли (душа корчилась в муках от осознания своего физического увечья, практически унижения перед этой девушкой, почти девочкой – неважно, насколько искушенной или даже испорченной, хотя так думать о Насте ему совсем не хотелось), подошел к ней. Подошел достаточно близко. Слишком даже близко, но она не отстранилась. Не отстранилась, когда он поднял руку и очень осторожно отвел от ее щеки прядь волос. Не отстранилась, когда он нагнулся к ее губам. Не отстранилась… и ответила на поцелуй. После чего уже ее руки обвились вокруг его шеи.
– Однако… – выдохнула она, когда затянувшийся сверх всяких “приличий” поцелуй наконец прервался, – Умеешь ты удивить девушку…
– Ага, – он вовремя подхватил костыль, иначе мог рухнуть прямо ее ногам. Она немедленно поддержала его за плечо. Помогла доковылять до кровати.
Щеки ее все еще пылали, а глаза лучились больше обычного. В этот момент Сергей обреченно понял, что его опасения влюбиться в эту пигалицу уже не играют никакой роли, поскольку он действительно в нее влюбился.
– Знаешь, я раньше не понимала героев Хемингуэя… Кэтрин и Генри, кажется?
– ”Прощай, оружие”? – уточнил он.
– Ну да, как у них все началось… в госпитале, – в ее улыбке были одновременно и смущение, и доля лукавства.
– И? – он осознал, что тоже улыбается (наверняка по-дурацки).