– Ник, знаешь, что мне прапорщик Кольчужкин предложил? – внезапно доверительно шепнул Мишка. – Говорит, подцепи вилами погрузчика каркас со стеклами. Там лишние, списать надо. Инвентаризация!
– А ты что?
– Не знаю. Обещал в увольнение отпустить.
Кольчужкина солдаты не терпели. В душе старого остроклювого прапора было столько темного и ядовитого, что от него старались держаться подальше. Ясно, чего он добивался от Ткачука. Сбагрить налево стекло, списав его на разгильдяйство водилы.
– Плюнь на Кольчужкина, – посоветовал Никита. – Не связывайся.
В черных комбинезонах, скрывающих знаки различия, солдаты меняются. Недаром этот цвет называют цветом агрессивности. И подобно футболистам английской национальной лиги, играющим в черной форме, солдаты чаще получают наказание.
Славу Богу, Дзюбы не видно, это его на время командировки назначили командиром отделения новобранцев – «духов». Дзюба лежит на койке. Поутру он обнаружил пропажу брюк хэбэ и объявил, что будет болеть до тех пор, пока не принесут все его пропавшие вещи. Офицерам сказал, что наловился «зайчиков» во время сварочных работ. Рядовой Ткачук принес его пайку: три куска белого хлеба с салатом из свежей капусты, кусочек сала.
Рядом с Дзюбой спит сержант Васька Грицко из Афгана. Поступал в военное училище, но провалился и теперь дослуживал здесь. А, может, училище было зацепкой, чтобы вырваться на Родину? Не нам судить. Зубы у него ослепительные, сам загорелый, веселый. Об Афгане – молчок.
Всю ночь Грицко руководил разгрузкой на пакгаузе, и ему разрешено днем поспать. Больше всех злится из-за этого обстоятельства рядовой Штапиков: шипит в строю в затылок Никите:
– Только командовал, а теперь вылеживается, сволочь!
– Да ладно тебе, – отмахивается Вовченко. – Когда работаешь, служба быстрее идёт!
– Когда спишь, тоже, – не унимался Штапиков. У него под глазом фингал.
– Откуда сие? – интересуется прапорщик Кольчужкин, едва не касаясь своим остреньким носом массивного подбородка Штапикова.
– Не знаю, темно было. Поэтому не в тот глаз дали.
То есть не в левый. Значит, бил левша. Прапорщику ясно: Митяя работа. Понятно и солдатам…
– Ну, это дело поправимо, – говорит рядовой Митичев, то есть Митяй, и зловеще скалит свои измученные кариесом, выщербленные зубы. – Правда, Штапиков?
Ошеломленный таким поворотом дела Сергей идет в строю, как заведенный, даже Никите на пятки не наступает… Стукач! А ещё службу понимает.