У села было интересное и легко запоминающееся название: «Бабы». В зависимости от перемещения акцентного ударения, оно считывалось как село одной женщины, как бы олицетворяющей «её» через утверждение в названии, или многих женщин. Об этом подумалось, когда я, сойдя с поезда, нанимал такси за симпатичным по цветовой гамме стен зданием железнодорожного вокзала «Вапнярка». Рыжий таксист не уточнил этого, хотя я и произнёс «Бабы» в двух вариантах. Объявив стоимость доставки меня в село, он лишь остался явно довольным, что с ним даже не торговались.
Полчаса езды по тому, что бросало колёса автомобиля с гранитной брусчатки на разбитый до ухабин асфальт и снова на брусчатку вперемешку со щебнем из-под асфальта, всяко мешали моим приятным воспоминаниям о детстве в селе. Это время давало ощущение тепла беззаботного лета, будоражило его запахами, но его было совсем мало как тогда, когда меня привозили на Виннитчину к бабушке и моим тётям, так и сейчас, когда я пытался ощущением ухватить мимолётность детского счастья.
У церкви с солнечным куполом и хмурого вида клуба я расплатился с таксистом. Пройти улицей в акациях, минут пять-семь, и по правую сторону – дом Николая. Во мне была уверенность, что это место я узнаю по забору, у которого томился по полдня оттого, что мой отец его возводил, а меня, пацана, обязывал смотреть, как и что нужно делать. И это в то время, когда Колька с соседскими мальчишками купались в звенящей радостью на всё село речушке. О, как я ненавидел отца за такое регулярное и томительное наставничество, да мой батя – земля ему пухом, и родителям брата тоже – учил меня ранней взрослости, а это – труд. И ведь пригодилось! Очень даже, и даже для не пустого хвастовства: когда делишься радостью, что ты умеешь и сможешь!..
Действительно, пройдя жаркой улицей, что называется, глазами и ногами, я узнал то самое место, где серыми стенами поджимал улицу дом Николая и сохранился забор из штакетника, сквозь который густо пророс кустарник, причём крупно ветвистый. Но главным ориентиром для меня был и остался колодец в начале огорода. Ко всему я застал ещё то время, когда на этом земельном участке украинского чернозёма стояла хата бабушки и деда Николая, уже отошедших в мир иной, да при мне эту хату под соломой разобрали; с той самой поры два слова-значения «стріха» и «саман», я смог бы объяснить, что оно такое, хоть разбуди меня посреди ночи.