Ане нравилось слово «фиалка», но еще больше ей нравилось другое название этого цветка – анютины глазки. Словно это был только ее цветок, и больше ничей.
Темно-зеленые листочки выше переходили в более светлый оттенок.
– Как твои глазки, – говорила мама. – Анютины глазки.
Мама называла это умным словом «гетерохромия». Аня же просто знала – глаза у нее необычные, с неравномерным распределением цвета, как у листьев фиалки. В общем – анютины глазки.
– Береги свой цветок! – наставляла мама.
Ее фиалка росла в розовом горшочке, который стоял на окошке.
Аня знала по рассказам бабушки и мамы, что дикие цветы растут в других условиях. Одни в поле, под дождями и ветрами, которые треплют нежные лепестки – того и гляди вырвут с корнем. Другие – в пустыне, без воды и заботы. А какие-то цветы выращивают в специальных местах с единственной целью – быть сорванными.
Аня не хотела, чтобы ее цветок сорвали. Ей хотелось, чтобы он так и остался таким нежным, не знающим града и холодных ветров. Ее личный цветок, который недоступен ни для кого.
* * *
Петрозаводск был небольшим городком, затерянным среди тайги и озер. Тишина, лес, мало людей – все, что нужно человеку, уставшему от большого города. А Анна устала. Устала от бесконечных питерских пробок и толкучки в метро в час пик. Толпа вызывала у нее приступы панической атаки, и последние годы Смолина терпеть не могла метро.
В Петрозаводске было все то, за что Анна так любила Питер, – элегантность архитектуры, музеи, культура, и не было всего того, за что она ненавидела культурную столицу – толп людей и шума. Петрозаводск был ее идеальным городом. Но три года назад она поняла – даже в идеальном месте живет человек. А человек способен на такое, отчего у иного зверя шерсть встанет дыбом.
Боковая стрелка светофора загорелась зеленым, и Анна свернула налево. Влажный асфальт шипел под колесами «Ларгуса». Онежская набережная встретила Смолину моросящим дождем, таким же мерзким, как и ее настроение.
Вообще она любила дождь – в первую очередь потому, что в дождь было меньше людей. Мир становился серым, словно из него стирали все краски, и это устраивало Анну. На фоне этой серости она не выглядела странно. Не нужно делать вид, что ты довольна жизнью, приветливо улыбаться бариста, когда берешь третий за день латте. Прохожие сновали по тротуарам, моча свои брендовые туфли в грязных лужах и матеря обдающих их грязью таксистов. Маски падали, тушь и краски стекали с лиц, обнажая истинный лик. В дождь мир вместе с заполняющими его людьми становился таким, каким был на самом деле, без прикрас, – безликим и однотонным.