– Пусть будет Пъе, – решил отец. – Эстетично, коротко и с намёком на глубокую драму.
Мать пожала плечами. Её это имя не впечатлило, но спорить она не стала.
Уже в детстве стало понятно, что Пъе – ребёнок непростой. Он был вдумчивым, немного замкнутым, но всегда знал, как обратить на себя внимание, если хотел.
В школе его уважали учителя и тихо ненавидели одноклассники. Он никогда не бегал с толпой за футбольным мячом, зато мог устроить трёхчасовую дискуссию с учителем литературы о том, почему Обломов вовсе не ленив, а протестует против бессмысленного труда.
Когда ему было десять, он победил в своём первом литературном конкурсе. Ещё тогда он понял, что лучше всего умеет писать тексты, которые заставляют людей чувствовать, что они вдруг стали умнее, чем были минуту назад.
К шестнадцати годам Пъе уже твёрдо знал, что он умен, даже чересчур. И это было его проклятием.
Женщины появлялись в его жизни часто, но с самого начала что-то в них его отталкивало. Они были слишком предсказуемы, слишком наигранны.
Пъе научился безошибочно распознавать манипуляции. Один взгляд, один жест – и он уже понимал, что перед ним: очередная охотница на жертву романтических романов, пытающаяся вызвать у него чувство вины, или королева истерик, проверяющая границы его терпения.
– Удивительно, – говорил он однажды своему другу, – насколько примитивны эти игры. Как будто они думают, что я не вижу, что за всем этим кроется банальная скука.
Он не ненавидел женщин. Но он и не мог принять их такими, какими они были в его жизни: зеркалами, которые пытались отразить его собственную значимость.
Это отчуждение сформировало в нём особую мизантропическую грань: он начал замечать за каждым человеком попытку "воспользоваться" им. И это только усилило его внутреннюю изоляцию и его литературные акценты.
К двадцати годам Пъе уже понял, что писать – это его единственная отдушина. Он нашёл небольшую работу в редакции журнала "Эзотерика и индустрия", где вёл колонку о "механизмах сознания".
Его тексты пользовались успехом. Люди писали письма в редакцию, поражённые тем, как Пъе умело смешивал научные термины, философию и тонкую иронию.
Но его всегда угнетало одно:
"Читают не ради смысла. Читают, чтобы почувствовать себя лучше других, как будто прочитать – это уже понять."
Эта мысль стала одной из главных в его первых литературных опытах. Он хотел создать тексты, которые не только восхищали, но и выводили читателя из зоны комфорта, заставляли задуматься о собственной глупости.