Надолго в управлении секретари всё же не задержались, как и думал Ильтон, – пока Фридрих занимался всей бумажной волокитой, подбивал нужные запросы, перепечатывал протоколы опросов и составлял предполагаемую карту дела, его наставник, не теряя времени, нацепив своё самое усталое лицо, запросил у секретарши два кофе "на старый лад". Не то чтобы вторая встреча со старым учителем за один день была в тягость оберсекретарю, однако, почему-то внутри что-то всегда сжималось, когда он поднимал взгляд на своего бывшего напарника и наставника. Эртвиг не представлял из себя сошедшего со страниц жёлтой прессы карикатурного управленца из полиции, каким его хотели бы видеть в городе. Возможно, в глазах того же Ильтона тот и успел поднабрать лишнего веса, засидевшись в кресле в окружении всей этой бюрократии и пышных банкетов с высокими чинами города, но всё ещё был внушительным человеком. Пышные усы уходили в ещё более пышные уже совсем седые бакенбарды с довольно заметной для внимательного человека краской. Всё же магический след было скрыть трудно, а в бывшем оберсекретаре его явно было слишком много. Поигрывая протезом правой руки, сотканным из магического металла с множественными мелкими инкрустациями из разноцветных кристаллов, господин Уэссен внимательно выслушивал своего бывшего напарника. Местами, не очень уместно, вспоминал молодость, рассуждая о новом деле, и иногда, между небольшими глотками кофе, даже посмеивался в усы. Рейнхард не мог до конца понять, что именно такого было в старике управленце, что отзывалось таким трепетом в его всё же не таком уж чутком сердце. Быть может, то, что он уже не мог представить, как они вдвоём врываются с ружьями наперевес в какой-нибудь притон, или же то, что теперь игра в "передай бумажку" просто разрослась на ещё одного человека, оставляя вечным секретарём по бумаге именно младшего. Под конец их разговора подоспел как раз Фридрих, и потому, подмахнув несколько бумажек, главный секретарь магического следствия направил двух своих полевых коллег дальше – в стены кафедры алхимии. Покидая кабинет, Ильтон был как-то непривычно недоволен, и не было до конца понятно, от чего щемило сердце на самом деле: то ли от очередного напутствия не пытаться лезть с этим делом в кулуары политических интриг города, то ли от совсем уже расфокусировавшихся в пурпуре когда-то голубых глаз.